Главная » 2013 » Апрель » 25 » Четыре Рождества

---

13:23 Четыре Рождества

Четыре Рождества — Hagane no Renkinjutsushi Персонажи: Рой/Лиза; Бертольд Хоукай; Крис Мустанг Рейтинг: PG-13 Жанры: Гет, Романтика, Ангст, Психология Размер: Миди, 9 страничек Кол-во частей: 1 Если встретите грамматическую либо стилистическую ошибку в тексте, пожалуйста, выделите ее мышкой и нажмите CTRL+ENTER. Лиза Хоукай не была фаталисткой. Дочери величавого алхимика не пристало веровать в судьбу. Бертольд Хоукай постарался обеспечить собственной дочери блестящее образование, хорошее воспитание и близкий к реальности подход к жизни, но, будучи куда более углублённым в исследование алхимии, чем педагогики, он навряд ли задумывался, как полезны будут эти вещи ей в дальнейшем. Хоукай была реалисткой – всюду и во всём, хотя бы поэтому, что с юношества знала: Бога нет. Есть алхимия, есть закон сохранения вещества и закон равноценного обмена, есть жизнь и погибель, анализ и синтез. Всего только естественные процессы, сменяющие друг дружку. Эту правду пришлось понять рано – в то самое утро, когда за завтраком, суча ножками под столом, она задала папе вопрос, скоро ли придёт мать, а в ответ услышала: «Никогда». Это был 1-ый год, когда в двуэтажном кирпичном доме в конце Каронсоновского переулка не было Рождества. Позже был и 2-ой год, и 3-ий… Признаться честно, Лиза не помнила, было ли Рождество ранее, но отчего-то хотелось веровать, что мать была ласковой, нежной, способной сделать хоть какой денек праздничком. Может быть, и тогда папа улыбался бы? Может быть, тогда праздничек был бы не только лишь по ту сторону окна на улице? В коридоре на нижнем этаже звучно хлопнула дверь. Малая Лиза обрадовалась – если папа возвратился, означает, скоро он растопит печь, и дома опять будет тепло. На нижнем этаже было холодно, изо всех щелей дули сквозняки, а в углах рам и на подоконниках можно было отыскать лёд. Там была только папина лаборатория – Лиза не понимала, что же это все-таки за место, но точно помнила, что даже мать туда никогда не входила, а означает, и ей входить нельзя тоже. Летом – когда мать ещё не ушла – самым тёплым местом в доме была мансарда. Мать расставляла на столике чашечки, и они пили по утрам и вечерам чай. На данный момент мансарда была закрыта, и Лизе приходилось мёрзнуть в папином кабинете, в кресле у камина, кутаясь в старенькую курточку. По другому можно было замёрзнуть насовсем – так гласила мать. Когда отец вошёл в кабинет, девченка было ринулась к нему – но тормознула: рядом с отцом стоял высочайший мальчик. Он был взрослый, наверняка, уже прогуливался в школу. И он был совсем-совсем не похож ни на кого из числа тех, что Лиза лицезрела ранее: у него были чёрные волосы и практически такие же чёрные глаза. — Проходи в кабинет и бери стул, — жёстко бросил отец мальчугану. Тот повиновался. Отец разжёг огнь в камине, мимоходом давая указания: — На нижнем этаже лаборатория, туда ты не войдёшь, пока я не скажу. Спать будешь в комнате, примыкающей с этой. Кухня в конце коридора. В выходные можешь уходить к тётке. — А в празднички? – мальчик в первый раз подал глас. – Завтра Рождество, сэр… — Рождество – не праздничек, Рой, — бесстрастно оборвал его Хоукай. — Тупость. Никакого Бога нет. Это выдумка, иллюзия – и чем резвее ты это поймёшь, тем лучше. Если ты хочешь стать алхимиком, естественно. Мальчишка, которого отец именовал Роем, тихо вздохнул, но возражать не стал. — Бери книжку, — Хоукай кивнул на стопку учебников на столе. – Открывай на тридцатой страничке. До этого, чем ты станешь учить алхимию, ты должен знать всё о веществе и его свойствах, — продолжал он поучительным тоном. – Для того, чтоб осознать процесс преобразования, ты должен осознать, что ты будешь преобразовывать. Вопросы есть? Мальчишка кивнул. Учёный приподнял бровь, ждя вопроса. — Она тоже будет заниматься алхимией? – Рой пристально поглядел на Лизу, подобравшуюся ближе к камину. Хоукай, ранее делавший вид, что не замечает дочери, одарил Лизу мимолётным взором и негативно качнул головой: — Это Лиза. Моя дочь. И она никогда не будет иметь никакого дела к алхимии. Не отвлекайся. У тебя есть, чем заняться. Учитель Хоукай сел за стол, а Рой со вздохом открыл учебник и вперился взором в страничку. Он желал учить алхимию, а совсем не эту ерунду, которая наверное уже ему известна из числа тех книг, которые он нашёл на чердаке в доме тёти Крис. И чего уж гласить, его очень расстроило то, что никакого Рождества у него в этом году не будет. Тётя Крис гласила, что учитель Хоукай – наилучший, и что он научит Роя алхимии и не только лишь. Кажется, Рой только на данный момент начал осознавать, что стояло за этим «не только», и оно Рою очень не нравилось. К тому же, взор то и дело соскальзывал со страничек учебника на эту девчонку. Скажите ещё, что ему придётся возиться с этой малышнёй! Наверное она вредина и плакса. Только этого ему ещё не хватало… Но девченка посиживала на удивление тихо и всего только нагревалась у камина. Рой хмыкнул и возвратился к учебнику. Вечерком, когда уже совершенно стемнело, учитель Хоукай, доныне погружённый в свои дела и расчеты, как будто вспомнил о новоприобретённом ученике. Мимолетно проглядев решённые им задачки и примеры, не дав намёка ни на недовольство, ни на похвалу, он отослал ученика в кухню, послав с ним и дочь. Нехитрый ужин прошёл в молчании. Рою было не впервые питаться холостяцкой едой – невзирая на то, что он вырос посреди дам, у тёти Крис практически никогда не было времени на то, чтоб готовить пищу, а в её баре обычно подавалось только спиртное. После ужина учитель, не сказав ни слова, отправился в кабинет. Рой желал было последовать за ним, но дверь захлопнулась до этого, чем он успел войти. — Папа будет й'аботать, — тихо произнесла девчонка, соскользнув со стула и принявшись деловито убирать со стола посуду. И как дотягивалась… Она забавно шепелявила и малость картавила. Рой прикинул, сколько ей лет – четыре? 5? – и, горько вздохнув, принялся помогать ей. — Меня зовут Рой, — произнес он и, подражая взрослым, протянул ей руку. – Рой Мустанг. Я буду обучаться у твоего отца. — Я знаю, — кивнула девченка и возвратилась к уборке. До раковины она очевидно не дотягивала, и Рою пришлось признать горестный факт, что мытьё посуды предстояло конкретно ему. Определённо. Это был худший сочельник в его жизни. Если б он на данный момент только мог возвратиться бар тёти Крис! Может быть, он выпросил бы даже малость сидра. А может, сумел бы даже спросить у неё разрешения поиграть с дворовыми мальчишками. Непременно, с ним, будущим величавым алхимиком, стали бы играть! Правда, пришлось бы умолчать о том, что до исследования алхимии ему пока очень и очень далековато… Вобщем, это были всего только мечты. И проводить Рождество всё равно придётся в компании маленькой девчонки, моя посуду за учителем и зазубривая совсем ненадобные формулы. — А на уй'ице снег идёт, — произнесла Лиза. – Только не видно. Рой поглядел за окно. Кажется, вправду шёл снег – за наледью на стёклах окон мелькала белоснежная пыль, прилипавшая к оборотной стороне стекла. Толстая ледяная корка мешала рассмотреть. Достав из кармашка монетку – стащил у тёти пару штук на шоколадку – и погрев её в ладонях, мальчишка придавил её к окну. Наледь мгновенно стаяла, и через отпотевшее отверстие было видно, как кружатся по ту сторону окна хлопья снега. Если всё время отогревать монетку на печке, то можно сделать целую гирлянду из кругляшков на окне. Рой в первый раз пожалел, что рядом нет кого-нибудь из тёткиных «девочек» — вот бы стащить у кого узорную брошку! Было б ещё лучше. В конце концов, нельзя же совершенно без Рождества в сочельник! Лиза смотрела на расписанные монеткой окна, как на волшебство. — С Рождеством, что ли, — хмыкнул Рой. Лиза кивнула – это был наилучший подарок, который она могла только пожелать. *** Если два денька вспять, когда было объявлено, что на рождественские каникулы школа мадам Грандчестер запирается на ремонт, а все ученицы отправляются по домам, Лиза и была рада выпавшему случаю возвратиться в родной город, то на данный момент, выходя из вагона поезда в толчею перрона, она замечала только то, что счастья приметно поубавилось. Наверное, отец будет расстроен тем, что она приехала без предупреждения – но что поделать, если у неё даже времени не было позвонить? Отлично, что чемодан был лёгким. Тащить тяжёлый багаж из 1-го конца городка в другой – незавидная участь. К тому же, разъяснить папе, что из школы её выслали праздновать Рождество, будет достаточно тяжело. Ведь Рождество – праздничек с непонятной историей, в особенности для убеждённого рационалиста, каким являлся Бертольд Хоукай. Дом совершенно не поменялся за те месяцы, что Лизы тут не было – разве только крыша чуток постарела. Наверное, в коридоре на нижнем этаже всё так же пустынно, а на втором промерзают все комнаты, не считая отцовского кабинета – кажется, с того времени, как у отца появился ученик, кабинет ни секунды не пустует. Вобщем, дом был больше похож на клубок параллельных миров: в каждой комнате по мирку и один коридор меж ними. Лиза фыркнула: параллельные миры – абсолютная тупость, и папа определённо бы рассердился, скажи она ему схожую чушь. А истории про полуостров с сокровищами, про лес с большими хищными ящерами – всего только истории для тех, кто не имеет представления о стоимости настоящего познания. Когда для тебя двенадцать, и 10 месяцев в году ты проводишь в школе серьезных правил, находящейся за тыщу км от родного городка, трудно занять себя кое-чем, не считая чтения, пускай и бульварных приключенческих романов. Лиза стремительно научилась критически относиться ко всему, что читала – воспитание отца-алхимика сказалось, но отказать для себя в беспомощности к литературе не могла. Её много раз спрашивали, почему бы ей не заняться алхимией. Лиза отвечала, что ей это малоинтересно, часто отказываясь признаваться самой для себя в том, что алхимии она боялась. Жизнь отняла у неё мама, алхимия — отца. Если с первым поделать ничего было нельзя, то второго она могла как минимум сторониться. Дома было тихо. — Ну, вот я и возвратилась, — тихо поприветствовала она сама себя и поволокла чемодан на 2-ой этаж. В кабинете слышались шорохи – наверное, отец опять занимался своими вычислениями. Но, отца в кабинете не было: заместо него у камина метался юноша, спешивший убрать бумаги, как будто его застали за кое-чем нехорошим. — Учитель, я всё объясню! – он ринулся разъяснять, но позже обернулся и увидел не грозного наставника, а всего только двенадцатилетнюю девчонку. Это был определённо Рой Мустанг – его жёсткие черты лица, его же чуток раскосые тёмные глаза. Сколько они не виделись? Лет 5? С того времени, как Лизу выслали в школу Грандчестеров – да, так и выходит, что 5 лет. Она приезжала только летом, а летом отец отпускал его на работу: в ассистенты мадам Кристмас. — Э… — Рой оборвал затянувшуюся паузу. – Привет! — Привет, — просто ответила Лиза. – Я задумывалась, папа тут… — А я задумывался, что он возвратился на денек ранее… Вот и… А ты… — Рождественские каникулы, — растолковала Лиза, предугадав вопрос. – В сей раз всех выслали по домам на пару недель. По происшествиям. А где отец? Почему ты ужаснулся, что он вернётся ранее? Рой смешался. Смотрелся он наверное тупо. Но ещё глупее было то, что он настолько нелеп в очах дочери учителя. И нужно же было так попасться! Вот что именуется, решил справить Рождество… — Он уехал по какому-то срочному делу в Ист-сити — произнес, что вернётся через два денька. Ну, ты же знаешь, что он обычно немногословен – много просит, не достаточно разъясняет. Он воспретил мне пока использовать алхимию, но тётка попросила украсить её бар – и я поразмыслил, а почему бы и нет… В общем, если б он возвратился, мне бы влетело. Да уж это точно, влетело бы парню неслабо – Лиза отлично знала гневливую натуру отца. — Могу пожелать только фортуны, — улыбнулась она Рою и собралась было уйти из кабинета в свою комнату, как он приостановил её, поймав её руку. — Эй, ты же не собираешься встречать Рождество тут в одиночестве? Лиза утомилось вздохнула. — Прости, ты знаешь моё отношение к этому праздничку. Рой усмехнулся. — Это не твоё, а твоего отца. — Папа гласит, что Рождество – не праздничек… Мустанг оборвал начавшуюся было речь. — Знаешь, Лиза, — произнес он заговорщицким шёпозже, как будто их мог кто-то подслушать. – Мою тётку зовут мадам Рождество. Поверь мне, это женщина-праздник. Несколько часов спустя, теряясь в толчее бара мадам Кристмас, помогая Рою развешивать гирлянды, украшая гигантскую ёлку, Лиза задумывалась: не так это и плохо — Рождество. Не так это и принципиально, какова история праздничка, если это праздничек. Если это время, которое можно провести с теми, кто для тебя близок. Торжества не портили ни мемуары о погибели мамы, ни мысли о грозном в собственной бесстрастности и безразличности отце. Это было просто забавно и здорово: запахи сидра и шампанского, яблок в меду, чувство свободы и беспечности. — Она отменная девченка, — прошептала племяннику мадам Кристмас. – Помяни моё слово, малыш Рой, для тебя ещё выпадет шанс осознать, как. Легкомысленно и дерзко улыбнувшись тётке, Мустанг пробрался через массу. Схватив Лизу за руку, он отволок её к углу, где стоял старенький пыльный рояль. — Давай в четыре руки? – предложил он ей. Глаза Лизы изумлённо открылись. — При всех? – спросила она. — Нет, ты что! Да я на данный момент и не вспомню ничего, не считая пятой сонаты Гейнцнера! — Зимняя Соната, это, естественно отлично, — оборвал он. – Но у меня есть предложение лучше. Ну давай, ты же 1-ая в классе по сольфеджио! — Я издавна бросила занятия на фано… — начала оправдываться девченка. – Откуда ты вообщем знаешь, что… — Непринципиально! – безапелляционно заявил Рой, завлекая её за собой. – Давай! Сыграем! Лили споёт. Лили! Юная дама, сидевшая у барной стойки и беседовавшая о чём-то с мадам Кристмас, обернулась и поглядела на парнишку вопросительно. — Лили! Давай! Я прошу тебя, спой! Мы сыграем! — Нет, я не могу играть! – топнула ножкой Лиза. — Ты даже не пробовала, — пожал плечами Рой и открыл крышку рояля. – Ведь есть нотки и есть я. У нас всё получится! Лили прошествовала к микрофону и одарила парочку за роялем выжидательным взором. Мустанг выдержал паузу и… заиграл. Его пальцы мягко касались кнопок. Не прошло секунды – Лиза присоединилась к нему. Она очевидно нервничала, старалась не сбиться, то и дело посматривала на нотки. Лили запела. Глас у неё был маленький, грудной, с приятной хрипотцой. Такие голоса принято именовать бархатными. Last Christmas I gave you my heart But the very next day you gave it away This year To save me from tears I'll give it to someone special Глас перекатывался ровно и мягко, бурлил в горле певицы, а Лиза старалась успевать за руками Роя, волнуясь и опасаясь ошибиться. Once bitten and twice shy I keep my distance But you still catch my eye Tell me baby Do you recognize me? Well It's been a year It doesn't surprise me "Happy Christmas" I wrapped it up and sent it With a note saying "I love you" I meant it Now I know what a fool I've been But if you kissed me now I know you'd fool me again Мустанг очаровательно улыбался собравшимся в зале гостям и, что важно, посетительницам. То там, то тут появлялись танцующие пары. A crowded room Friends with tired eyes I'm hiding from you And your soul of ice My god I thought you were Someone to rely on Me? I guess I was a shoulder to cry on A face on a lover with a fire in his heart A man undercover but you tore me apart Now I've found a real love you'll never fool me again A face on a lover with a fire in his heart A man under cover but you tore him apart Maybe next year I'll give it to someone I'll give it to someone special. Special So long… В первый раз ощутив праздничек праздничком, Лиза задумывалась, исподтишка бросая взоры на Роя: «Наверное, это вправду особый человек». Много позднее, уже осознавая свою глуповатую наивную влюблённость в ученика собственного отца, открывая Рою доверенную ей тайну, проходя через адово пекло и муки своей совести, она понимала: он очень особый. Но на данный момент, когда не было никакой потаенны и не было ответственности, можно было просто ликовать тому, что кто-то сделал обыденный денек торжеством. *** Оставаться в штабе в Рождество – что может быть ужаснее? В особенности, если практически вся команда разбежалась кто куда. Фалман и Фьюри – праздновать с соседями по казарме, Брэда – с друзьями по военной академии, Хавок вообщем уехал к родителям. — Жизнь несправедлива! – возопил Мустанг, обращаясь к потолку собственного кабинета. Потолок остался глух к его жалобам, зато Хоукай не преминула воткнуть своё слово: — Позвольте отчёт для генерала Груммана, сэр? – спросила она совсем бесстрастно. Таким же тоном много годов назад учитель просил его показать начерченный им круг. «Она стала жёстче», — поразмыслил Мустанг, оставив в сторону паясничество перед окружающими и даже самим собой. В этом не было ничего необычного – Ишвар менял людей, убивая и высасывая не только лишь кровь, да и способность ликовать. Он и сам колебался сначала, сумеет ли ещё хоть раз улыбнуться от всего сердца. «Время лечит», — гласили ему. Сначала он этому даже поверил. Но сколько бы ни проходило времени, не прекращались кошмары, не исчезал с души неподъёмный груз, грозивший раздавить в хоть какое мгновение. Что бы он ни делал, сколько бы ни испил, тоска, сдавливавшая гортань стальной цепкой, не исчезала. Много месяцев спустя, обнаружив внутри себя силы поглядеть за окно на встающее солнце, Рой сообразил: время не вылечивает. Оно только позволяет мыслить о чём-то, куда более принципиальном. Сколько бы ни умерло людей, солнце будет каждое утро вставать и каждый вечер садиться, рождая новые деньки – один за одним. После войны каждый выживал как мог. Хьюз, к примеру, зарывался с головой в семью. Мустанг именовал бы это политикой страуса – если б не очень-то знал старенького друга. Если Лиза – милая, мягенькая, хорошая Лиза, которую он знал с юношества, для которой он раскрашивал заледеневшие окна гирляндами из следов монеток на наледи – находила спасение в дисциплине, он был за неё рад. Главное, чтоб это спасение вообщем было. — Мы сдадим отчёт завтра, лейтенант. А на данный момент мы пойдём праздновать Рождество. В ответ Хоукай слабо улыбнулась – совершенно как тогда, когда они встречали своё 1-ое Рождество, на полутёмной кухоньке. В этот миг было так просто поверить, что никакой войны не было… — Рождество – праздничек с непонятной историей, государь полковник. — Но это не мешает всей стране его праздновать. Мы не исключение, — ответил полковник и с чуть приметной усмешкой прибавил: — Это приказ, лейтенант. Покидая штаб-квартиру Восточного окрестность, они расползались в различные стороны, но отлично знали, как они оба проведут этот вечер. Он, конечно, пойдёт в кабак, чтоб как надо испить, а если повезёт – и пофлиртовать с какой-либо красоткой. Само собой, утром он будет мыслить, что последняя порция виски была излишней, а ещё – что произнесла бы тётушка Крис, всегда умевшая пить много, но никогда не пьянеть. Она, конечно, отправится прямиком в казённую квартирку (нижний этаж, третье окно от северной стенки, он помнит точно), проведёт пару часиков за чтением, воспримет душ и ляжет спать. В наилучшем случае – кинет взор за окно перед тем, как провалиться в сон. Лиза, думая об этом, приходила к мысли о мучительном дежавю – так было в тот год, когда погибла мать. Абсолютная серость и бессмысленность существования, накрывшая их всех после окончания войны, сменилась маниакальной жаждой деятельности – так как была цель, была необходимость двигаться далее. Можно продолжать двигаться далее, пережив кошмар и погибель: в особенности, если уверить себя в том, что судьбы нет. Как нет и Бога: ведь если б Бог существовал, им было бы на кого пенять. Но пенять приходилось только на себя. Так как нереально переложить на другого вину за что, что ты сделал сам. Ей было 20, а ему – 20 четыре, и они оба ощущали себя стариками. Справляют ли Рождество дряблые старики с искалеченными душами? Навряд ли. Засыпая, Лиза кинула взор в окно: кажется, на улице шёл снег, но большой слой наледи в пустой и прохладной квартире мешал рассмотреть, так ли это. Днем на оконном стекле красовался след от десятицентовой монетки. Путь полковника Мустанга из ресторана домой пролегал через северный корпус казённых офицерских квартир. Это всё-таки было Рождество – хоть и непонятный, но праздничек. *** Когда весь мир летит в тартарары, трудно мыслить о чём-то, не считая того, как выпутаться из сложившейся ситуации. Тем паче – если опасность угрожает не только лишь для тебя. Есть порода людей, которые не могут не страшиться. Кто-то боится змей, то-то пауков, кто-то – ездить на поезде. А есть люди, которые страшатся повсевременно. Самое увлекательное в том, что вы никогда не узнаете о том, чего конкретно они страшатся. Так как неизменный ужас принуждает их двигаться вперёд, подавив внутри себя всякий намёк на боязливость. Старший лейтенант Хоукай очень стремительно сообразила, что ничего не боятся в этом мире только дурачины и блаженные. Ей приходилось повсевременно страшиться и повсевременно же делать вид, говорящий об оборотном. Когда Селим Брэдли – хотя можно ли именовать это чудовище человечьим именованием?! – гласил в тёмном коридоре о храбрости, Лиза чуть не засмеялась. Самые храбрые всегда страшатся больше других. Так как героизм и мужество практически всегда уходят корнями в отчаяние. Уже 2-ой месяц Лиза Хоукай жила в личном аду. Если ранее слова «бояться своей тени» для неё ничего не значили, то сейчас они заполучили особенный смысл. Это было её личное безумие – раз за разом оглядываться на свою тень, опасаясь узреть там плотоядные очертания гомункула по имени Прайд. А столица ликовала. В столице ожидали Рождества. Централ не знал об опасности, затаившейся под землёй. Централ не знал о том, что ждёт их по весне. Централ не знал о том, что рядом с ними уже издавна идёт никому не видимая война. Централ не знал, что стоит на кону. И слава Богу. Старший лейтенант утомилось закрыла дверь комнаты и сползла по стенке. В ближайшее время это стало внегласным обрядом. Она сама предпочитала не думать о том, что было этому предпосылкой – утомление от огромного количества работы либо от неизменного ужаса. В руку ткнулся тёплым влажным носом Хаят. Время от времени Лизе казалось, что пёс – это единственное, что держит её от безумия. Потрепав собаку по зашейку, Хоукай поднялась и пошла переодеваться. Телефонный звонок прорезал тишину. — Малышка Элизабет? – раздался на том конце провода густой осиплый глас. Не выяснить глас мадам Кристмас было нереально. — Я слушаю, мадам, — ответила Лиза. Иррациональная неприязнь к собственному полному имени не срабатывала только с одним человеком – с несравнимой мадам Рождество. «Женщина-праздник, — поразмыслила Лиза про себя. – На празднички не обижаются». — Меня не интересует, где ты на данный момент, — с усмешкой выдохнула в трубку мадам, — меня не интересует, какие у тебя были планы, но у меня есть миссия от самого Господа Бога – не дать для тебя провести Рождество в одиночестве. — Мадам, — утомилось произнесла в трубку Хоукай. – Я не думаю, что это отменная мысль… Крис Мустанг оборвала её на полуслове: — Отказы не принимаются. Через полчаса Лиза посиживала за барной стойкой и за бокалом виски вспоминала совершенно другое Рождество. Тогда она была совсем другой Лизой – малеханькой доверчивой девченкой, наилучшей ученицей в классе по сольфеджио, согласившейся пойти на праздничек. Кажется, с того времени совершенно не поменялась мадам Кристмас, кажется, совершенно не поменялся бар – и Лизу не достаточно тревожило, что тогда был другой город, другая жизнь… Ещё не запятнанная кровью. Стоящая по другую сторону барной стойки мадам пристально следила за каждым движением Хоукай. Ей бы опешиться, куда делась милая малышка, которую притащил с собой на праздничек Рой, но ведь и её малыш-племянничек возвратился из Ишвара совершенно другим. — Как дела, малышка Элизабет? – спросила мадам, приблизившись к Лизе. — Без конфигураций, — не без огорчения в голосе ответила Хоукай. — Ты выглядишь усталой, девченка. — Те, с кем мне сейчас приходится работать, навряд ли задумываются о том, как очень я устаю. — Выпей-ка ещё, — мадам протянула Лизе бокал. Та, вздохнув, взяла ещё порцию виски. «№6». Смятая салфетка под стаканом может гласить о многом. В особенности, если имеешь дело с дамой, вырастившей полковника Мустанга. Поднимаясь на 2-ой этаж, Лиза задумывалась, что произнесет полковнику. И сумеет ли что-то сказать. Беспрерывная слежка утомила её – вот и на данный момент почудилось, что тень на ступенях лестницы шелохнулась невпопад с движениями хозяйки. Шестая комната была открыта. Несуразная выходила ситуация – они стояли друг напротив друга и не смели произнести ни слова. Рой неотрывно смотрел на ассистентку, на осунувшееся лицо и залёгшие под очами тени, Лиза вглядывалась в свою тень. Она помнила, как было больно – тыща малеханьких острых лезвий, как будто раскалённых докрасна на огне… — Нам нельзя гласить, не так ли, сэр? – подала она, в конце концов, глас. Так близко – только руку протяни. И так далековато. — Тогда мы будем молчать. Свеча – единственный источник света в комнате – догорела. Тени, густой гуашью размазанные по полу и стенкам, кинулись в далекие углы. Поначалу на пол свалилось платьице. А позже… позже уже было непринципиально. Понизу в зале послышалось старенькое и до боли знакомое: «Last Christmas I gave you my heart», но это тоже было уже непринципиально, так как еще важнее были прикосновения и чувство рядом близкого человека – того самого, с кем ты повязан так очень, что расторгнуть эту связь не сумеет никто и ничто: ни запреты, ни ужас, ни даже комплот по уничтожению всей страны. Через несколько часов, слушая мерное дыхание спящего полковника, Лиза вспомнила о том, с чего всё началось. Непременно, Ишвар кинул их в объятия друг дружку, так как он стал точкой невозвращения, краеугольным камнем. В Ишваре они разделили один на двоих грех, одну на двоих боль и одну на двоих победу, обернувшуюся поражением. Но началось всё еще ранее. В такую же рождественскую ночь. И с точно таким же снегом по ту сторону окна. Бережно укрыв Мустанга одеялом, Лиза начала поспешно одеваться. Кажется, кое-где в мгле она растеряла заколку, находить которую было бы никчемно. Уже собираясь уходить, она кинула прощальный взор на лицо спящего мужчины. Кто знает, когда им придётся увидеться опять? При каких обстоятельствах? Порывшись в сумочке, Лиза подошла к окну. Десятицентовая монетка, прижатая к стеклу, холодила пальцы. Оставшийся на оконной наледи след полностью мог сойти за символ либо метку. Лиза измождено поглядела на свою тень, ощерившую плотоядные контуры. — Никакого комплота, — тихо произнесла она, и это было незапятанной правдой. – Всего только поздравление с Рождеством. Отпотевший кружок остался сиять тёмным зрачком на белоснежном от мороза стекле. Лиза Хоукай не была фаталисткой. Никак – она веровала, что каждый сам выбирает собственный актуальный путь. Но опровергать того, что судьба сделала ей целых четыре подарка на Рождество, она не могла. У этих подарков было одно и то же лицо и даже одно и то же имя – Рой Мустанг.

1 2 3 4 5 Просмотров: 479 | Рейтинг: 0.0/0

Всего комментариев: 0

Статистика
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0