Главная » 2013 » Апрель » 21 » Я обязательно выживу

---

18:51 Я обязательно выживу

Я непременно выживу — Hetalia: Axis Powers Персонажи: Пруссия, Германия Рейтинг: G Жанры: Джен, Ангст, Психология Предупреждения: Погибель персонажа, OOC Размер: Драббл, 2 странички Кол-во частей: 1 Если встретите грамматическую либо стилистическую ошибку в тексте, пожалуйста, выделите ее мышкой и нажмите CTRL+ENTER. Я непременно выживу — Ты куда? – вопрос звучит агрессивно, холодно, въедаясь в тело противными иголками надуманного безразличия, которые впиваются в сердечко, заставляя его кровоточить. Обиженные небесно-голубые глаза сверлят осуждающим взором, вынуждая вздрогнуть, конвульсивно сглотнуть и ощутить себя последним подонком. Они испепеляют всю взятую на вооружение спесивость и самоуверенность, оставляя только горьковатый, но таковой сухой осадок неловкости, понимания того, что он делает что-то не так, некорректно. Тонкие, чуток поджатые губки ещё совершенно малеханького мальчишки, но уже обветренные пылом схваток, выдают его состояние с головой, заставляя всё снутри сжаться в комок и затрепетать. Безвольно, как будто извиняясь. Меж тонкими светлыми бровями залегла напряженная морщинка легкой неприязни, нестерпимо режущая глаза. Из-за неё он сам для себя кажется последним правонарушителем, недостойным прощения. И его лицо приобретает такое жалостное выражение, что самому становится тошно от такового несоответствия. Это не по привычке, не верно, удивительно и даже пугающе, но этот маленький гадёныш вызывает в нём сразу столько чувств, что сердечко не выдерживает, снутри всё заполняется до краёв, и всегда, хотя бы одно чувство, одна эмоция вырывается наружу. Такое с пруссаком в состоянии сделать только он – Германия. Ни Иван, провоцирующий азарт, жажду соперничества и предвкушение таковой сладостной победы; ни Родерих, к которому он чувствует сейчас только презрение; ни Элизабет, к которой он ещё питает определённую давнишнюю привязанность, уже покрывающуюся пылью и плавненько перетекающую в запамятоватьё, сменяющуюся безразличностью, отсутствием всякого энтузиазма. Остается только привычка. Но только не он. — Я должен напомнить этому чёртовому аристократу о для себя. Он, видимо, запамятовал, что бывает, когда кто-то третирует мной, — такие же тонкие, как и у мальчишки, губки искривляются в злой усмешке, придавая лицу наизловещие очертания. Красноватые глаза сверкают мучительным ожиданием, пылом схваток и огнём побед. Любая черточка лица Байльшмидта свидетельствует о приемуществе. Обычная бледноватая кожа окрашивается легким румянцем предвкушения давно ожидаемого боя, и глаза начинают пылать больным, лихорадочным блеском, в каком нет практически ничего гуманного. Взор волка, с которым так нередко ассоциирует себя пруссак. Но голубые глаза, кажется, покрытые леденящей корочкой обиды и вздёрнутые дымкой укора, возвращают Гилберта на землю, заставляют запамятовать о вожделенном следующем унижении Австрии и снова вспомнить о том, кто стоит перед ним. О том, кто, сам того не осознавая, обладает его сердечком, в чьей власти находиться его душа, кто способен просто управлять его чувствами и поступками. О его единственном слабеньком месте, Ахиллесовой пяте непобедимого и непробиваемого Пруссии. И тихий, тяжкий вздох вырывается из истерзанной войнами, которые Байльшмидт не перестаёт обожать даже при таких обстоятельствах, груди, заботливо помнящей каждый шрам, каждую царапинку. Хранящей их, как неоценимый трофей, как знак достигнутой с трудом победы. И этот вздох, нет, не сожаления, был ни для кого не предназначен. Это была дань неспокойному прошлому, которое прозрачной ленточкой медлительно ускользало из рук Гилберта, вырываемое беспощадным ветром времени. Людвиг, небольшой Людвиг ещё этого не осознавал, не понимал. Он ещё не испытывал боль страны, которую изнутри пожирает предчувствие, что скоро конец; что скоро не будет схваток с высоко поднятой головой, неподражаемым огнём в очах и приятно томным клинком, задористо сверкающим в опытных руках. Пруссия не мог позволить для себя бездействовать, пока его гложет забытье, каверзно подкрадясь из прошедшего и равномерно утаскивая в несуществующее для него будущее. И он старался восполнить все, что он уже не сумеет сделать позже. И уже не обращая внимания на таковой же делано безразличный, но полнящийся сокрытой мольбой, взор, Гилберт педантично застёгивал военный камзол пуговица за пуговицей, медлительно, пытаясь продлить это ни с чем несравненное чувство скорого начала битвы, от которого захватывало дух, пересыхало во рту, и пальцы путались в одежке. Вот и клинок, окрашенный кровью стольких людей, но таковой возлюбленный, таковой родной, таковой близкий по духу. Вточности такой же, сверкающий величием и славой, жаждущий схватки, и нестерпимо острый, вечно угрожающий угрозой быть убитым собственному противнику, как и сам Байльшмидт. И какая-то злорадная улыбка, больше напоминающая оскал, не желает сходить с лица, змейкой скользя по губам. Он ещё покажет, на что способен Пруссия. Он ещё им всем покажет. — Не уходи, — не глядя на всю твёрдость, непоколебимость и даже прохладную, приказную твердость голоса, фраза прозвучала по-глупому наивно, а вторящая луна пустой комнаты придала ей ещё более жалостный колер, делая такового уверенного светловолосого мальчика по-детски жалким. Таким, каким он и должен быть в таковой ситуации, а не таким, каким его воспитала жизнь. И Гилберт не в состоянии не отреагировать на это. Он останавливается у самой двери и безвольно отбирает уже внесённую ладонь от дверной ручки. Сердечко глухо стучит, больно ударяясь о ребра, которые уже столько раз были сломаны. В голове, прерываемый стуком пульса, звучит глас Германии. Таковой же непривычный, но таковой приятный. Блаженно прикрыв глаза, Пруссия оборачивается и приседает на корточки около мальчишки, внимательно вглядываясь ему в глаза. Два взора: ледяной голубой, подобно бесконечной зиме, встречается с таким ярко-алым, что охото отвести глаза, как от огня. Не домашнего, неопасного очага в камине либо пламени свечки, а стршного, неукротимого, не прирученного и полностью одичавшего огня, больше напоминающего всепоглощающий пожар. Но ни один не отводит глаз, и две стихии неистовствуют, свирепеют, пытаясь вырваться и исполнить предназначенное – поглотить друг дружку. Но Гилберт скачком наклоняется к Германии и, обняв того, кладёт неприятно острый подбородок ему на плечо. И тихий, уверенный, но по обыкновению немного саркастический шепот щекочет ухо Людвига, заставляя его вздрогнуть. — Я вернусь, слышишь? Тяжкий, таковой же доверчивый вздох обиженного малеханького мальчугана вырывается у Германии, и он негативно мотает головой, что-то резко бросив на германском. — Не веришь? А разве я когда-нибудь для тебя лгал? Я непременно выживу. Пруссия не отступит от собственного, даже если об этом попросит он. Он просто не может отойти. Он заключил сделку с самим Богом Войны и поклялся служить ему вечно до того времени, пока не пропадет, пока не улетучится, пока не потухнет последнее воспоминание о нём. И Гилберт, отстранившись от мальчугана, подымается и, больше не оглядываясь, уходит, плотно закрыв за собой дверь, оставляя свечки в прихожей пылать, как напоминание о данном обещании. Людвиг хмурится, прикусив губу от злобы, и сжимает мелкие кулачки так, что белеют костяшки пальцев, а ногти больно впиваются в ладонь. И всё же, не сумев сдержатся, Германия еле слышно, на выдохе произносит: — Я верю. Но вера – не надежда. Она погибает еще ранее, рассыпаясь на осколки под давлением неопровержимых фактов, прохладных цифр, дат и едких улыбок противников. Его противников. И детская уверенность в данном слове рушится, преобразуется в руины, как большущее величавое строение, которого лишили фундамента – опоры. И становится так больно, так тошно, от того, во что преобразуется это мир. Во что превращает его отсутствие тебя. Не сдержал слово. Не выжил. Ты надолго похоронил тот мир на поле боя.

1 2 3 4 5 Просмотров: 345 | Рейтинг: 0.0/0

Всего комментариев: 0

Статистика
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0