Главная » 2013 » Апрель » 22 » Комплекс Агамемнона

---

19:43 Комплекс Агамемнона

Комплекс Агамемнона — Мор. Утопия Персонажи: Виктор/Мария, Андрей/Мария Рейтинг: R Жанры: Гет, Ангст, Психология Предупреждения: Инцест Размер: Мини, 2 странички Кол-во частей: 1 Если встретите грамматическую либо стилистическую ошибку в тексте, пожалуйста, выделите ее мышкой и нажмите CTRL+ENTER. Сходство с мамой было практически пугающим: серьезное бледное лицо, тонкие руки, волны темных волос, сверкающих, как драгоценный шелк. Когда она посиживала напротив, опустив голову, и длинноватые пальцы нервно теребили чуток завитую прядь над ухом, Виктора невольно пробирала дрожь — как будто покойная супруга выкарабкалась из чрева земли, чтоб, как до этого, разобраться с (потаенными письмами) корреспонденцией. Серебряное перо нетерпеливо скребло бумагу — почерк угловатый и резкий; она кидала слово на середине, вычеркивала сходу по несколько строк, разбрызгивая чернила крохотными капельками, переписывала опять, позже вдруг сминала бумагу, озлившись, сметала листы на пол — и слезы поблескивали в очах. Глаза не материнские, не черный переспелый виноград, — холодно-голубые и ясные — но слезы такие же, отчаянные, безгласные, злые. Кровью обливалось отцовское сердечко — он знал, кому предусмотрены эти письма, полные боли от надломленной гордыни, которых она писала, бывало, по три либо четыре на деньку, которых она не написала бы никому не считая того, единственного.. которых тот, единственный, никогда не читал, до того как спалить на спиртовке перегонного аппарата. Полубезумный, полусвятой, всегда в полусне-полусознании.. полуеврей. Мария плакала от обиды — им не быть совместно ни на этом свете, ни на том. Мне нужен другой мужик, всхлипывала, таковой, как ты, отец, таковой, который позволит обожать себя, будь я хоть ведьма, хоть валькирья, который не будет холоднее льда, когда я пылаю страстью, который не оттолкнет меня, чтоб остаться верным зеркальному стеклу.. Виктор только разводил руками — он ничем не мог посодействовать, вроде бы ни желал. Ради счастья дочери он готов был пожертвовать не только лишь должностью, — ведь для наследницы губернатора невообразимо было связать свою судьбу со ссыльным (еретиком) революционером — а и самой жизнью; да и такая жертва ничего не могла поменять. Пожалуй, он мог осознать и того, который на самом деле был не единственным, но одним из 2-ух, — когда сам, в один момент перечеркнув 20 лет жизни, чуть спасаешься от костра инквизиции, когда в хоть какой миг рискуешь угодить на виселицу заместо брата, приговоренного к высшей мере в 4 государствах, тяжело сохранить рассудок и тягу к жизни. Но прижимая к для себя дочь, заплаканную, (обесчещенную) оскорбленную и брошенную молоденькую даму с раненной гордостью, правитель каждый раз задумывался с тоскою: а не отправить ли уже боец за опальным архитектором, не дать ли ему выбирать меж алтарем и голгофой..? Виктор никогда не успевал облечь вопрос в слова. Вдруг перестав рыдать, дочь отстранялась, вновь строгая — только вздернутый кончик носа побагровел от слез — и улыбалась, недобро, криво. Я иду в подвал, отец, не ожидай меня до ночи, — и разворачивалась, и выходила за дверь, узкая, ровная как стрела, не накинув даже платка на раскрытую грудь. Он смотрел ей вослед, чуть не рыдал сам; в каком же отчаянии должна быть женщина — девушка — чтоб пойти на это. Всякой хозяйке полагался подвал, уединенное место для (чернокнижническтва) всего, чем хозяйкам нужно заниматься; Мария же звала этим словом кабак в Кожевенном квартале, где делами заправлял другой конструктор, приводя в кошмар и отчаяние всю округу. Дурная слава уже претвердо закрепилась за этим местом: весь город знал, что под самым носом у коменданта Сабурова есть веселый погребок, где всегда нальют твирина, хоть зеленоватого, хоть темного, набьют желтоватым порошком стеклянную трубку, раскинут подточенные кости либо крапленую колоду, предложат даму — хочешь, 20 лет, хочешь, двенадцать, а хочешь, даже и не даму совсем. И там-то она пропадала до мглы, губернаторская дочь, без спутницы-дуэньи, за расписной ширмой, где пляшет на столе оголенная степная жена и плотоядно мелькают в полутьме бандитские перстни и кошачьи глаза пособника всех (пороков) грехов. Лицезреет Суок, правитель желал бы не догадываться о том, что связывает его дочь с этим человеком без сердца, — но знал этот взор, эту ухмылку. И тонкие морщинки, которые пролегали меж бровей Марии, когда досужие сплетницы судачили о новейшей жертве разрушительного архитекторского притягательности, и припухшие ее губки, и большие синяки на точеной шейке, которые она напрасно пробовала скрыть под расшитой жемчугом узорчатый лентой. Ведь он ожидал ее всегда до конца, до самой ночи, за этим же столом, не убирая чернильницы, борясь с искушением развернуть смятое письмо и отыскать там все то же: сжальтесь, возлюбленный, почему вы не желаете, прохладный, сколько вы сможете, ненавистный, неуж-то вам не жалко, бессердечный.. Я дома, отец, — опьяненная, чуть держится на ногах, а платьице помято, а в волосах цветок степной, и на данный момент не так похожа на мама, а похожа еще на злосчастную бродяжку (потаскушку) цыганку. Опять веки обведены темным, опять рот алеет свежайшими укусами, а корсаж зашнурован через одну петельку — неаккуратно, но туго, крепкими мужскими руками. Виктор встречает дочь со кроткой грустью: она горе его и боль, но не позор. Берет за руку, ведет в спальню, поддерживая на лестнице, не очень доверяя нетвердому шагу. Сам помогает распустить шнуровку, поспешно отводит взор: на гордых лопатках следы ногтей, напрасно зажег свет, сейчас не заснуть от неявного, но очень назойливого чувства вроде смутной ревности. Мария не направляет внимания на его присутствие, платьице опадает ворохом ткани к ее ногам в темных шелковых чулках, свет ночника любовно вырисовывает очертания девичьей талии и (белоснежных) крутых бедер под узкой сорочкой. Губернатор торопливо разворачивается и выходит за дверь, закрыв лицо взмокшей ладонью; он не растерял чувства стыда, и еще стыднее от того, что отчаянное заблуждение — Нина, ты ли возвратилась ко мне? — отступило ранее, чем острое желание стиснуть в объятьях этот гибкий стан. Он не задумывается об этом серьезно — он достойный отец — просто одиночество и вялость, видно, шутят небезопасные шуточки; выходит на улицу, вдыхает полной грудью, и ночной холодок голубит горящие щеки. Ночь свежайшая, но штилевая, до пошлости тихая: слышно пение птиц, шорох травки, и пряным твириновым цветом тянет из остывающей степи. Привязчивый сладковатый запах будит эмоциональность и умножает вялость — сны в это время года всегда снятся томные и душноватые. Виктор сжимает пальцами ноющие виски: только Нина могла унять эту дурноту, а ее дочь мучается сама, заливая нервное утомление крепкой настойкой. Хорошо бы, думается ему, открыть окно в спальне, по другому все пропахнет спиртом, прямо до томных гардин и тисненой кожи на стенках. Это, вобщем, только оправдание: донести бы голову до подушки, сделать глоток мерадорма, да запамятовать хоть на несколько часов о бессчастной дочери, отдавшей быстротечную юность (террористу) негожему субъекту. Ворачивается в дом, с опаской открывает дверь спальни; Мария дремлет, раскинувшись поперек кровати, и волосы венцом разложены на подушке, и грудь чуть прикрыта, не одеялом даже, а одними только бледноватыми руками. Его вновь кидает в жар — как можно быть так похожей на мама — но он совладевает со смятением. Пусть, пусть она копия Нины; не будет греха в том, чтоб просто лечь рядом, ведь и супруга не всякую ночь кидалась в его объятья. Садится, сняв только пиджак, на край постели, взбивает подушку — бесшумно, растягивается во весь рост. Тихо, но у дочери проницательный сон: реснички содрогаются, рот приоткрывается, и вот уже горячее тело прижимается через одеяло и хмельное дыхание щекочет шейку. Ей грезится, правильно, вожделенное, как всем в эти ночи, и горячие руки обымают Виктора, высочайшая круглая грудь касается его плеча. Андрей, ты пришел, шепчет, как отлично, наконец не как воры, исподтишка, в закоулке, а под бархатным пологом, на лебяжьей перине. Твой брат оскорбляет меня, совершенно не глядит, я так боюсь утратить его, но не знаю, что делать, и не усмехайся так, мне нужно то же, что для тебя, так чего ты ожидаешь.. да неужто и ты туда же? Приподнявшись на локте, раскрывает (сумасшедшие) бездонные глаза, готова вцепиться ногтями в тело хахаля, чтоб пробудить его одичавшую страсть; пальцы натыкаются на ткань жилета, конструктор сроду их не носил, напротив, ему вечно горячо, даже рубахи (не носил бы) не застегивает, так означает.. Пробуждается, глядит растерянно — и, узнав, опять плачет от стыда, спрятав лицо на отцовской груди. Рассеянный не меньше, Виктор обымает ее за истерзанные плечи, а позже целует в уголок рта. И ему кажется, что это кожа его супруги рдеет под прикосновениями чуток дрожащих губ.

1 2 3 4 5 Просмотров: 606 | Рейтинг: 0.0/0

Всего комментариев: 0

Статистика
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0