Главная » 2013 » Апрель » 19 » На столе Слэш яой

---

23:29 На столе Слэш яой

На столе — Слэш (яой) Katekyo Hitman Reborn! Персонажи: Хаято/Тсуна Рейтинг: NC-17 Жанры: Слэш (яой), Романтика, PWP Предупреждения: OOC Размер: Мини, 4 странички Кол-во частей: 1 Сигареты, как обычно, терпкие – время от времени Хаято даже сам не осознает, что он в их нашёл – дым и горечь, да только вот выбросить эту горечь способности нет – рука вцепляется сама. Ну и желания что-то поменять нет – Гокудере и так нормально, он так привык. Мафия, как ни крути, понервничать принуждает по-любому, пусть даже твой шеф – знаменитый Вонгола Джудайме – а никотин успокаивает, дарует уверенность, которая, почему-либо как раз тогда возжелала взять отпуск. Хаято стряхивает пепел с сигареты прямо на стол, в который раз напоминая для себя, что хорошо бы выйти и приобрести пепельницу – ну а времени нет вообщем – бумаги, бумаги, бумаги. У Джудайме работа нервная, не хватало, чтоб он ещё рутиной занимался – потому документы на себя всегда берёт Гокудера. И не сетует, хотя посиживает до четырёх утра, заполняя бисерным почерком всякие доверенности и контракта, и не сетует, когда подписывает отчёты. В особенности раздражал корявый почерк Риохея – зрение приходилось напрягать так, что очки уже не помогали – бедный Хаято посиживал в обнимку с увеличительным стеклом. Но всё равно не сетует – помогать Джудайме его долг – обязанность Правой Руки, а помогать Тсуне… просто было приятно, хотя иногда и хотелось повеситься на брючном ремне, чтобы больше не страдать. А по ту сторону окна должна бы была быть зима – но только заместо снега и мороза слякоть и раскисшие листья в лужах, и грязь всюду – Гокудера был уверен, что это погода повинна во всех его неудачах. Ему казалось, что стоит выпасть снегу, и всё наладится, и всё станет лучше – да только снега чёртового не обещали ещё минимум неделю. А Хаято чах и подыхал над бумагами, пытаясь подбодрить себя тем, что делает он это ради Джудайме. А эта ночь была тяжелее всех – документы никак не заканчивались, и сигарета, которая тлела в руках, была последней. И кофе издавна остыл, и дом опустился во тьму, и самому спать хотелось несусветно. — Я обещал Джудайме, — пробормотал Гокудера непонятно, массируя виски указательными пальцами. – Я ему обещал сделать всё до завтра, – повторил он, открывая верхний ящик стола. Верхний ящик, в отличии от других, был на замке. Ну и кроме обычного замочка он был ещё снабжён некий скрытой штукой, которой Хаято так и не удосужился придумать заглавие – ну штука и штука, которая начинает выть на всю базу, если к ней дотронется кто-то, не считая владельца. А всё поэтому, что там лежат дорогие для Хаято вещи – письма сестры из Намимори, и не только лишь оттуда – всё-таки они семья и волнуются друг за друга, различные чертежи и расчёты, и то, для чего он вообщем полез в ящик – фото Десятого, отрадно улыбающегося и махающего рукою из-за надувной подушки для матраса – недели две вспять Реборн решил, что Вонголе нужно отдохнуть от дел насущных, и они слетали к морю, в тёплые-тёплые страны. Там Гокудера тайком и щёлкнул Тсуну, чтоб позже наслаждаться им, пока никто не лицезреет. И всё-таки, Тсуна всегда был изумителен – от маковки до кончиков пальцев, и сам Хаято точно не мог бы сказать, что он к нему ощущает – привязанность, почтение… любовь? Естественно, если это любовь, о Десятом даже мыслить нужно запамятовать, и Хаято это осознавал – сколько лет Тсунаёши тихо прётся по Сасагаве, и вот не так давно она ответила ему взаимностью. Все были рады, и Хаято тоже поздравлял Тсуну от всей души, да только вот рука почему-либо сама сжималась в кулак, а вечерком Шамал нашёл его в каком-то пабе и еле притащил домой – опьяненный Хаято добивался продолжения банкета. Но на утро ему удалось отовраться – отвалите, дескать, мне через полгода восемнадцать. А Сасагава бесила несусветно, но Хаято вытерпел и молчал. — И вообщем, что-то со мной не то, — решил он, склоняясь над документами. – Ах так может оказывать влияние чёртова погода, — проворчал он, бросая взор на часы – далековато за полночь, логично, что так тихо. А дверь в комнату отворилась с чуть слышным скрипом – Гокудера поднял голову от бумаг, чтоб сказать что-то язвительно-колючее, но… слова просто потерялись в горле. – Джудайме? – Тсс, Гокудера-кун, – шепнул Тсуна, на цыпочках заходя в кабинет и плотно закрывая дверь. – Меня Реборн караулил, но я сбежал. – Для чего, Джудайме? – удивлённо спросил Хаято, поспешно пряча фотографию в ящик стола. – Мы с тобой за неделю даже не виделись нормально, Гокудера-кун, — растолковал Тсуна, укоризненно щурясь. Что правда – то правда, поразмыслил Хаято. У Джудайме нескончаемые дела, переговоры, а когда нет переговоров – в голове одна Киоко. – Уж прости, – нервно усмехнулся Гокудера. Тсуна подошёл к столу и смахнул с него пепел, а взор стал ещё укоризненнее. Но он молчал – молчал и Хаято, как будто это такая забавная игра – но не забавно было совершенно. – Гокудера-кун, — произнес он как-то очень тихо, но Хаято даже не направил внимания – рассматривать Тсуну было любопытно, а в упор, ничего не смущаясь – как-то ново. Нет, обычно Хаято не позволял для себя итак вот пялиться на Десятого – но почему нет, когда он так же, в упор глядит на тебя? А Джудайме за три года вырос – и выше стал, естественно, не так, как хотя бы и тот же бейсбольный кретин, но всё же. И спокойней стал, хотя Тсуна – он и в Африке Тсуна, и через пятнадцать лет, и через 20. И глаза у него прекрасные – как бы простые, цвета плавленой карамели, но размеренные, с некий чуть приметной хитринкой. Естественно, Хаято не мог не отдавать для себя в этом отчёта, такие глаза ему нравились еще больше. – Гокудера-кун, а ты почему не спишь? – спрашивает Тсуна, чтоб как-то нарушить затянувшееся молчание. – Аналогичный вопрос, — усмехается Хаято. – Почему не спишь ты, Джудайме? Тсуна багровеет очень подмосковно, пусть он и родился в Намимори – на скулах алеют два пятна, а Гокудера пробует осознать, что в его вопросе была такового смущающего. Но только соображать длительно не приходится – Хаято кажется, что он просто очень длительно просидел за бумагами и ему уже глючится всякая фиготень. Просто Тсунаёши наклонился над столом и поцеловал Хранителя Урагана – стремительно, даже малость робко, но как-то неуловимо приятно, сладко-сладко. Так мог целовать только Тсуна. И только Хранителя Урагана Вонголы – его, Гокудеру Хаято. Так как… его было трудно не обожать. А Хаято и не задумывался ни о чём – очень длительно он не спал, голова болела, а ничего не оставалось, не считая как врываться в рот шефа языком – императивно, грубо, неудержимо – но Тсуна, кажется, был совершенно не против – только стол мешал прижаться друг к другу, ощутить тепло чужого, но такового родного тела. Наверняка, сказался недосып. Либо недотрах. Либо что-то ещё, так как в другой денек либо в хоть какое другое время Хаято бы просто не позволил для себя поступить так – опрокинуть Джудайме на стол, нависая сверху, и целовать его, целовать стремительно, осыпать скользящими поцелуями мягенькую кожу, разглаживать Джудайме всюду, где дотягиваешься – он бы просто не сумел позволить для себя этого. Но на данный момент… на данный момент – просто. Просто сжимать запястья до синяков, просто ловить с губ гулкие вздохи и изучить языком рот Джудайме – это было так просто и совершенно не казалось сном – и Тсуна, что самое главное, был совершенно не против – только лицо было пунцово-красным от смущения, а реснички дрожали, точно стайка перепуганных птиц. А Тсуна был сладкий. Слаще, чем что-либо, что мог когда-то пробовать Хаято. У Тсуны была сладкая, точно медовая на вкус кожа, мягенькие губки, которые почему-либо пахли клубникой. Это было выше сил Гокудеры – не удержавшись, он рванул рубаху так, что пуговицы запрыгали по столу и потерялись кое-где понизу, и прильнул губками к соску – по телу Тсуны прошла дрожь, которая была ни с чем же не сравнима – она ощущалась так, если б это была дрожь самого Хаято. А Тсуна вздыхал так томно, что в брюках было не просто тесновато – казалось, на данный момент молния на их просто сломается. А в кабинете было душно, и был стршный бардак – все вещи со стола были просто сметены на пол. Гокудера целовал Джудайме так стремительно и отчаянно, что губки у обоих побагровели от прилива крови, и Тсуна уже сам желал выпутаться из мешающих штанов – в чём Хаято ему, естественно, интенсивно посодействовал, освобождая его от одежки в общем. А когда член Тсунаёши накрыли тёплые губки, тот дёрнулся и простонал что-то неразборчивое. А Хаято не терялся, не задумывался – просто облизывал головку, погружал в рот достоинство Джудайме на всю длину, чуток покусывал, втягивал в себя капельки только что появляющейся семенной воды – а Тсуна извивался на столе, оставляя ногтями царапинки на полировке. Хаято не задумывался останавливаться, то убыстрял темп, заглатывая практически на всю длину, то резко выпуская изо рта, и главное – не запамятовал о для себя – расстегнул ширинку от греха подальше и несильно сжимал собственный уже стоящий член через ткань трусов – по телу Тсуны пробежала чуть приметная дрожь, а из груди вырвался гортанный стон… Кончил. Вот так сходу. И может, это бы и было постыдно, если б это было с кем-то другим – не с Гокудерой-куном. Ну а так – нормально, и у него глаза почему-либо светятся, и всю сперму он проглотил и слизал с члена Джудайме с наслаждением – а Тсуна увидел, что является скотиной непризнательной – бедный Хаято не получил ни капельки той ласки, которой одарил его. И вот поэтому Тсуна молчком перевернулся на спину, не обращая внимания на личные неудобства – после оргазма его достоинство было очень чувствительно и хоть какое прикосновение – тем паче, к полировке стола, болезненно — чуток выгнул позвоночник – наверняка, возлагал надежды, что будет не так больно. А Хаято бы никогда не взял Джудайме – не позволил бы для себя быть сверху, но Тсуна изгибался так вызывающе, и стонал так сладко, что даже мыслить было не о чём – используя слюну, как смазку, он вошёл в заднепроходное отверстие и не сдержал звучного, удовлетворенного стона – так было узко и жарко, что казалось гранью меж сном и реальностью. А Тсуна сам двинул бёдрами вспять, и стон у него вырвался таковой тихий и тяжелый, что Хаято начал двигаться, не способен больше вытерпеть. Но не стремительно, нет – медлительно, расслабленно, изо всех сил сдерживая свои животные позывы – ему хотелось, чтоб Тсуна извивался и орал его имя, чтоб он сходил с разума от наслаждения – и сходить с ним с разума совместно. Он трахал его глубоко, как будто пытаясь пронизать насквозь, а Тсуна уже не стонал даже – орал в полный глас, просто наплевав, что кто-то может пробудиться от этих кликов, и каждое лёгкое прикосновение подушками пальцев вызывало совершенно животную реакцию – чувствовалось всюду, как будто по телу электронным током, и принуждало изгибаться так пошло, что Хаято поневоле ускорял темп – и резвее, и грубее, и ещё поглубже – Гокудера толкался в Тсуну всё посильнее, до синяков сжимая плечи, а Тсуна уже охрип – орать не было сил, он кончал опять, и из гортани вырвались только тихие всхлипы. А Хаято наклонился, и, не прекращая движений, прижался губками к шейке Тсуны – символ величайшей любви, принятый у их в семье – и толкнулся последний раз, изливаясь прямо в Джудайме и шепча только его имя... А по ту сторону окна, меж иным, пошёл снег – а Хаято, не заботясь ни о чём, перенёс Тсуну со стола на диванчик. Накрыл его покрывалом, которое лежало рядом, и уже собирался одеваться и садиться за работу, но… – Гокудера-кун, — шепнул Савада тихо, протягивая к нему руку. – Что, Джудайме? Для тебя лучше подремать, уже практически утро. – Ложись со мной, Гокудера-кун, — когда Тсуна просит ТАКИМ голосом, отказать ему просто нереально. Хаято молчком лёг рядом с Джудайме, чувствуя, как он обхватывает его чуток выше талии и кладёт голову на грудь – слушает, как неистово бьётся сердечко подрывника. А Хаято не соврёт, если произнесет, что сердечко Тсуны бьётся точно так же… А Реборн днем зашёл в кабинет Правой Руки, поглядел на валяющиеся бумаги, на занятый Хаято и Тсуной диванчик и фыркнул. Не запамятовал взять с пола чистую бумажку, где написал размашистым почерком: «Стол будете мыть сами!». А стол был не против – он уже привык ко всем непотребствам, которые совершают неприятные люди, которым лень дойти до дивана. Стол не сердился – столы, они, ребята неразговорчивые.

1 2 3 4 5 Просмотров: 408 | Рейтинг: 0.0/0

Всего комментариев: 0

Статистика
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0