Главная » 2013 » Апрель » 25 » Перейти рубикон Слэш яой

---

00:55 Перейти рубикон Слэш яой

Перейти рубикон — Слэш (яой) Katekyo Hitman Reborn! Персонажи: Бельфегор/Фран, Бельфегор/Маммон Рейтинг: R Жанры: Джен, Слэш (яой), Ангст Предупреждения: Непреличная лексика Размер: Мини, 8 страничек Кол-во частей: 1 Если встретите грамматическую либо стилистическую ошибку в тексте, пожалуйста, выделите ее мышкой и нажмите CTRL+ENTER. Фран пробуждается от того, что слышит стук в стенку и чужое нередкое дыхание, такое тяжелое, с отдышкой, как у загнанного животного, и осознает, что рядом комната Бела. Помедлив малость, юноша на всякий случай берет кольцо, надевая его, и выходит за дверь. Ему не требуется идти длительно: только пара метров отделяет его от примыкающей комнаты, но он с минутку колеблется, переминаясь с ноги на ногу, и никак не может решить, стоит ему войти. Это уже не 1-ая схожая ночь: раздается один либо чуток больше стуков в стенку, позже тяжелое дыхание, и далее – тишь, такая прохладная, с темными тенями-провалами углов и блеклым подобием света в окне. Фран знает, что снится царевичу, и это познание не приносит ему ровненьким счетом ничего: всякий раз, когда он лицезреет царевича таким, Франу становится жутко. Не за себя, но за царевича, который не ощущает в такие моменты ровненьким счетом ничего, не слышит и не осознает. Фран решается. И открывает дверь. Царевич лежит на кровати, не двигаясь, но ясно, что он дремлет, и какое-то шестое чувство дает подсказку Франу, что стоит быть усмотрительным. — Семпай? – обычно растягивая гласные, произносит юноша. – Ваша азбука Морзе мешает мне спать. А в ответ ничего. Всепоглощающая тишь, как губка, вбирает все звуки, доносящиеся изо рта мальчишки, абсорбируя их как большая помойная яма, а Фран тем временем медлительно подходит к кровати, осторожно берет царевича за бледное, горячее плечо, и осознает: Бельфегора всего трясет. Такая дрожь бывает не от холода, не от озноба, но от всепоглощающей паники и ужаса, иллюзионист-то знает, что же все-таки это такое. И еще глаза Бела под свалявшейся светлой челкой закрыты, и брови нахмурены. Означает, он еще дремлет. Не по привычке для Франа, ведь обычно его Высочество и шорохом можно разбудить. Сильные руки поваливают на кровать так стремительно, что Фран не успевает сообразить, где действительность, а где нет, благо что прирожденный иммунитет к панике помогает сориентироваться. И ощутить чужие ладошки на своей открытой шейке. Эти сильные руки сдавливают так, что Фран практически сходу ощущает накатывающую слабость и прохладный, пронизывающий ужас. Он липкий, он волосами липнет к вискам и футболкой – к спине, холодной каплей стекая вниз по позвоночнику, когда юноша пробует вырваться. Но Бельфегор сильный, катастрофически сильный, и у Франа не хватит сил, чтоб это предупредить. Глаза его открыты, но они его не лицезреют. Фран пробует вырваться и пихается руками и ногами, пытаясь разжать тиски рук царевича, сомкнувшиеся на его шейке, но царевич посильнее него, намного, и потому Франу ничего не остается, не считая как стукнуть его в скулу, в надежде, что это приведет Бельфегора в сознание. Через пару секунд мир начинает терять очертания, растворяясь в сети мыслей и образов снутри головы Франа, когда, стоя на грани погибели ему возвращают воздух. И жизнь. Бельфегор, утомилось роняет голову, так, что белесые пряди свешиваются вниз как будто штора, призванная отделить его от остального мира. Он распрямляется и встает из кольца рук иллюзиониста (и когда это я успел его обнять? – задумывается Фран), тихо приоткрывает дверь: — Прости, Лягушка. Он исчезает в черном провале дыры, оставляя Франа наедине с белоснежным потолком его комнаты, обширно распахнутыми очами и вихрем мыслей, пролетающих в его голове. И все, что остается парню – это накрыть ладонями шейку, ощупывая еще чувствующую чужое прикосновение кожу, и шумно, прерывисто выдохнуть. Сильный иллюзионист, имея кольцо тумана и много свободного времени, может равномерно развить внутри себя способность к эмпатии. Это обоюдоострое лезвие, но Франу терять было нечего. Потому ему требуется еще пятнадцать минут на то, чтоб запамятовать увиденное: буро-черные разводы на простынях, застывшие, уже посиневшие лица, царящий вокруг едкий запах железа и рыдающий ребенок, душащий собственного двойника. Фран додумывается, в чем дело, но сказать ему, наверняка, в первый раз за целую жизнь нечего. Это не его история, не ему ее и говорить. И через полчаса он уже лежит в собственной постели, пытаясь заснуть, хотя в связи с недавнешним выбросом адреналина сон никак не идет. Он рассматривает блеклый отштукатуренный потолок, вспоминая лицо Бельфегора, и вдумчиво протягивает ввысь руки. Легкий ветер из окна обдувает ладошки, немного вспотевшие после теплого одеяла, приятно успокаивая: — Медитируешь? – гласит показавшийся в двери Бельфегор. У него влажная челка и заместо обычной белозубой ухмылки – сосредоточенная задумчивость. — Ага. Духов призываю, – утомилось откликается Фран, роняя руки для себя на грудь, подымается из теплого объятия постельного белья, встряхивая головой для ясности мыслей, и переводит взор на царевича. – А вы ко мне, фактически, каким ветром? Бельфегор малость мнется, видимо подбирая слова, но, так и не обнаружив их, молчком садится рядом. У него теплое плечо, и на иллюзиониста сходу накатывает волна сонливости, как будто нарочно дождавшись самого неподходящего момента. У Франа всего 6 часов. 6 часов для сна и пятнадцать минут на сборы. И всего восемь часов… Фран не желает мыслить, зачем. Заместо озвучивания уже пришедшего ему на разум сарказма, иллюзионист падает на кровать, лениво растягиваясь на ней, и малость отодвигается к стене, пригласительно хлопая по месту рядом. Бельфегор не сопротивляется предложению. Он ложится рядом, и свалившаяся набок челка открывает лицо царевича, демонстрируя Франу, как напряженное выражение на лице сменяется на спокойное. Царевич протягивает руку, обхватывая иллюзиониста и притягивая его к для себя. Фран успевает только выдохнуть и обхватить царевича за плечи, до того как тот вжимает его в кровать и принуждает запамятовать про сон. — Размеренной ночи, – роняет Фран часом спустя, утомилось закрывая глаза. Он желает никогда не пробуждаться. Но отсчет пошел. Лениво потягиваясь на кровати спустя семь часов, Бел осознает, что Фран куда-то пропал, и сонливость здесь же уходит, как когда с тебя стаскивают одеяло и холод обымает в напрасной попытке забрать все твое тепло. Не висит на спинке стула форменный плащ, куда-то делась со стола шапка, и коробка тоже почила в неведомые дали. Бельфегор разворачивается, ложась на спину, и пару раз сонно смаргивает, сдерживая зевок. Его гложет непонятное чувство волнения, и он с ним ничего не может поделать. Царевич, не торопясь, собирается и спускается в общую гостиную, где в полном составе посиживает вся Вария. Стоп. В полном? Бельфегору кажется, как будто ему почудилось, но нет: стульев 6 и не занято только одно – его место меж Скуало и Луссурией. Так повелось, что его Величество трапезничает меж истеричкой и трансвеститом, ничего не поделаешь. Когда он был небольшой, они были единственными, кто мог посиживать рядом, а на данный момент это уже быстрее дело привычки. Ну и в любом случае, это лучше, чем посиживать меж боссом и Леви. А напротив, как ни в чем ни бывало, посиживает Маммон, и сердечко царевича пропускает удар: 1-ый, когда он лицезреет ее живой так близко, и 2-ой, когда Бельфегор осознает, что мимолетное прозрение о ее существовании в мире – единственное вызванное ею чувство. Все тот же сиреневатый плащ с огромным капюшоном, закрывающим практически все ее лицо так, что заместо глаз – только черный провал тени от плаща, и по-детски мелкие ладошки держат в руках ножик и вилку, а на плече тихо спит Фантазма. Сбитый с толку собственной реакцией, кивнув ей в символ приветствия, царевич стремительно приступает к еде: сейчас на завтрак ростбиф. После пищи он стремительно подымается к для себя и, захватив куртку со спинки кресла, отчаливает на цель прямо из окна собственной комнаты на втором этаже, так как он ощущает: стоит ему пойти через главный выход, и его изловят, приостановят и начнут спрашивать, а к этому он пока не готов. На Миссии Бельфегор выкладывается по полной, выполняя порученное задание без сучка без задоринки, так, что только прохладные блики стали успевают сверкнуть малеханькой молнией перед тем, как кто-то еще свалится замертво. Бельфегор убивает людей, ранит людей, стращает людей. Он идет по дороге в ад, и путь его устлан терновником, горем и густыми жижами исчерна-багровых рек. Но Бельфегор больше не ощущает от этого радости, той сногсшибательной сладости от того, что причиняешь кому-то боль, не ощущает ублажения, упоения, счастья. Он просто убивает. Он просто слушает, как с тихим шорохом заходит в кого-либо очередной стилет, просто слышит, как кто-то хрипит, напрасно пытаясь закрыть ладонями вспоротый животик. Просто слышит и лицезреет, как люди вокруг погибают. Работа не приносит царевичу радости. И он не уверен, что не знает, почему. И раз за разом, выполняя задания, царевич и дальше не ощущает наслаждения. Все веселье пропало, и Бельфегор от всей души уповает, что одновременный уход Франа и пропажа радости – незапятнанное совпадение. На одном из таких заданий, шальная пуля таки достает царевича, по счастливой случайности, одной на млрд, только задевая его руку. Царевич ощущает неожиданную вялость, и еще он ощущает боль. Она не физическая, нет, — к боли таковой царевич издавна привык. Но ранение пробивает узкий барьер его спокойствия, и обида прорывается через пелену озера его безмятежности, ураганом проходится по окрестностям и доныне размеренной глади воды. Как? Для чего? Почему? Царевич злится, убивает и вспоминает первую ночь, когда он не остался один. Царевичу, вышедшему из-под контроля страшно охото закричать. Фран разворачивается спиной к царевичу, снимая футболку, и спустя долгую паузу и два порыва ветра по ту сторону окна что-то теплое касается спины. — У тебя нагноение. Нужно обработать. Сядь на кровать спиной ко мне, – Бельфегор не гласит ни 1-го излишнего слова и не выражает ни одной излишней эмоции, но Фран почему-либо до сего времени молчком повинуется, делая то, что ему произнесли. — На данный момент будет малость… — Не будет, – гласит Фран. – Не будет больно, – он окидывает взором свое кольцо и прикрывает глаза. – Я не чувствую боли. Хоть какой, значимой и не очень. Если мне в спину вонзается ножик, я не чувствую. Если я напарываюсь рукою либо ногой на шило, я не чувствую. Не чувствую. На моей правой руке не только лишь кольцо Варии. У меня так же к тому же кольцо Ада, и это не просто побрякушка, которую можно приобрести в антикварной лавке, утратить либо выбросить. Взамен на обладание им я лишился чувства боли как такого. — Не вижу ничего ужасного в этом, – ловкие руки обхватывают, передавая меж собою бинт, и Фран прикрывает глаза. — Боль – это главный метод остро ощущать себя живым. Пока для тебя больно, твое сердечко все еще бьется, твой мозг все еще работает, ты все еще живой. Наверняка, я даже не почувствую, когда начну дохнуть. — Есть много других методов остро ощущать себя живым, и физическая боль – не главный из их, – он убирает руки, и тихо вздыхает. – Можешь развернуться. Броский белесый свет слепит глаза, и Фран недовольно щурится, вглядываясь в лицо семпая: из-за падающего со спины света, он не лицезреет его лица. Вобщем, густая светлая челка тоже не особо содействует этому, и поэтому Фран вздыхает, рассматривая простыню. Сказать спасибо? За что? Бельфегор сам напортачил, и если б шеф вызнал, снес бы ему голову. Съязвить и выставить? Хорошая мысль, но снутри Франа медлительно спеет одно противное чувство, которое подобно вьюну равномерно расходится по стенкам его души. — Бел-семпай, Маммон ведь добивался плату за помощь, да? – иллюзионист косится на царевича — Бывало. Обычно он брал средствами, — гласит царевич, лениво пожимая плечами. — Мне не необходимы средства, – тихо гласит Фран. – Я желаю вашу душу. Бельфегор отряхивает рукав от дорожной пыли и глубоко вздыхает, прикрывая глаза, чтоб не созидать сероватое грозовое небо. И чтоб не созидать трупы. Животное спасительным теплом жмется к владельцу, теплый язычок касается щеки. — Отлично поработал, Минк, – Бельфегор переминается с ноги на ногу и зажигает кольцо, давая норке восполнить пламя, чтоб еще малость побыть на воле. Темные бусинки-глаза глядят на Бела вдумчиво, малость обидно, с каким-то застывшим вопросом, сероватые уши как-то безотрадно поникли. Бел улыбается: — Что, Минк? Пламя малость горчит? Дверь кабинета старшего офицера Скуало фактически слетает с петель, гонгом ударяясь об старенькую каменную стену: — Она может совладать и сама! Скуало медлительно кладет клинок на стол и скрещивает на груди руки, долгим взором глядя на царевича. Его белоснежные волосы рассыпались по плечам, и узкий бадлон цвета влажного асфальта кажется еще больше черный в ахроматическом контрасте волос. Скуало соответствует собственному кабинету: тут нет ни трофейных голов, ни излишнего орудия. Ничего. Только нужные предметы: десктоп, стул, диванчик напротив и в углу комнаты – широкий диванчик с прикроватной тумбочкой. О том, для чего ему диванчик в кабинете, Бел задуматься не успевает, прерываемый тихим, хрипловатым голосом старшего офицера: — У тебя есть две минутки, чтоб закрыть дверь с той стороны и начать сборы на цель. Это Вария, Бел, а не твое царство, тут не ты выбираешь, с кем и куда идешь. Бельфегор стискивает зубы, выдавливая из себя ухмылку, и в первый раз за длительное, длительное время ему нечего ответить. — О, ты тут. Отлично, – она возникает на пороге внезапно, как будто прятала свое присутствие ранее. — Собирайся, мы скоро отбываем: самолет ведь ожидать не будет, – у Маммон размеренный глас, и она похлопывает царевича по плечу, проходя вовнутрь кабинета, протягивает Скуало какую-то бумагу с маленьким, но довольно осторожным и ровненьким почерком – очередной отчет. Бел переводит на Скуало длинный, немигающий взор из-под густой светлой челки и, развернувшись на пятках, стремительно уходит прочь. А через три часа комфортный номер дешевый, но высококачественной гостиницы встречает Бела запахом цветов, свежайшего воздуха и пищи, принесенной в номер не особо рачительной, но зато экономичной Маммон. — Стремительно ты, – только и роняет Бел, начиная переодеваться: кровь на черном, может, и не особо видно, но запах не самый чарующий. Он отворачивается, не сходу замечая, что в комнате воцарилась полная тишь. — Ничего не хочешь спросить? – Маммон подходит поближе и обхватывает Бела за талию, лаского целуя в шейку. — Если ты знаешь вопрос, лучше сразу дай ответ, – кидает Бел через плечо, натягивая джемпер. Мягенькая ткань, скользя по телу царевича, останавливается на полпути, повисая на руках девицы. — Ранее ты был более сговорчив, – она прикусывает кожу на шейке и чуток улыбается, – и поболее ласков. — Ранее я был более глуповат, Маммон. Не путай одно с другим. — Почему же глуповат? – ее рука скользит по теплому телу, немного царапая: ранее царевич бы почти все дал за такое прикосновение. Может быть, даже душу. Может быть, даже по дешевке. Рука Вайпер чуток холодная и не по привычке малая, и это принуждает царевича чуток улыбнуться: не по привычке, означает? Но его ухмылку аркобалено истолковывает совершенно по-другому: — Вижу, ты рад меня опять созидать? — Я рад тому, что ты живая. Менее того. — Тебя разве не устраивает, что я возвратилась? – она усмехается. – Все будет как ранее: ты любишь меня, я люблю средства, а если у тебя есть средства – я буду обожать тебя. Ты нравишься мне. — Для тебя нравятся средства. — Наш мир построен на деньгах, а средства – это путаны, которые отдаются каждому, кто в состоянии их взять. И я такая же: так же хожу по рукам тех, кто в состоянии меня оплатить. Я дорогая, классная путана, которая умеет работать, если ей хорошо платят. Не вижу в этом ничего отвратительного. Бел чуток приметно улыбается, разворачивается лицом к Маммон: — Царевичи таких не обожают. Она отстраняется, и из-под капюшона на Бельфегора глядят два глаза, внимательно и пристально: — Хочешь сказать, царевичи обожают лягушек? – драматичность в ее словах нацелена прямо в сердечко, но нет, она не добивается его. Бельфегор обширно и открыто улыбается: что-то снутри, отцепившись, мертвым грузом падает вниз, снова, на короткий срок колыша спокойное тихое озеро брызгами и рябью: — Лучше бедная лягушка, Маммон, чем богатая блядь. Вайпер подхватывает свои вещи и вихрем вылетает из комнаты, на пару секунд застывая в дверном просвете, тихо, ровно так, чтоб стоящий у зеркала Бельфегор услышал, говоря: — Он никогда не возвратится в Варию. Пламя тумана густой сизой дымкой ползет через паркетный пол, когда Фран делает еще одну попытку встать. Вероломно ноют суставы: его не только лишь принудили выпустить все свое пламя, но к тому же избили – для профилактики. Если и существует линия его предела, он перебежал ее уже два раза. Зажечь кольцо сейчас тяжелая и непосильная задачка. — Уже не можешь встать? Стремительно ты спекся. Я для того трачу на тебя свое время? Вставай и дерись, по другому я убью тебя. Поверь мне, это будет катастрофически больно. Он не лжет. Он – никогда не лжет. Ему это просто незачем. Если Фран умрет, означает, он очень слаб, чтоб его использовать. Он будет фантиком, выброшенным на дорогу, он – никчемное что-то, и цели его – ничто. У Франа нет права на отдых, аптечку либо стакан воды, только право на то, чтоб попробовать выжить. И эта безумная гонка реальностей продолжается уже больше 3-х дней. Сколько точно, Фран сказать не может, так как после третьего денька чувство времени ушло, оставив только его и его конкурента один на один: биться в попытке обосновать, кто посильнее, в стремлении затмить, одолеть и быть общепризнанным, оставив только боль и желание побеждать. Еще одна иллюзия сходит с его кольца Вонголы так же просто, как и прошлые двенадцать, – и не скажешь, что мастер вымотан, – и, Франу кажется, как будто это не последняя. Далековато не последняя. — Иллюзии, Фран, это не выдумки. Пламя реально. Означает и иллюзия тоже реальна. Вопрос в том, поддашься ты ей либо нет, – его глас звучный ровно так, как необходимо, и трезубец сурово блестит блестящим металлом. – Если я вижу лед, чувствую лед, то почему бы ему не быть? Вопрос только в том, поверю ли я, что есть что-то, способное растопить его. Принципиально не опровергать, принципиально – пересиливать. Его кутает липкий, жаркий ужас: мастер иллюзий мастер не только лишь словестно, он делает нечто вправду привораживающее. Это не очевидное чувство прыжка с парашютом: Фран не падает с высоты либо ухает в пучину, нет. Не тот уровень. Фран пробует стать наилучшим, и для этого он должен превозмочь себя, собственные способности. И свой разум. Он должен поверить в то, чего нет, и отторгнуть то, что есть. И после – суметь поверить в оборотное. — Это не все, – произносит до боли знакомый глас из пустоты. – Это только начало. Самое ужасное начнется на данный момент. У пустоты не может быть глаз, но у этой – есть. Фран стоит на одном, лицезреет 2-ой, спиной чувствует 3-ий, но их еще более: их тыщи и они повсевременно меняют числа от 1-го до 6, кровоточат, взрываются, взрываются, они – горки, и они – провалы. И Франу придется пройти через это, если он желает достигнуть цели. Все, чего охото ему на данный момент – это сдаться либо же убежать. Ему катастрофически жутко. Но Фран сплевывает кровь, встает на ноги и втягивает затхлый запах гниющего дерева, пыли и травки. — Снова. «В попытке осознать себя – загляни в свое прошлое» – произнес кто-то из классиков, которых Бельфегор читал в детстве. Кого, он уже точно не помнит. Но кто бы это ни был, царевич прислушался к нему, а означает, писал он это не напрасно. А поэтому спустя день после разговора с Маммон, он ощущает, как самолет убирает шасси, взмывая в небо плотоядной большой птицей, рассекающей разряженный воздух 10-ов км над землей. В иллюминаторе сгущаются сумерки, а означает, он прилетит к месту предназначения среди ночи, но так даже лучше, так как ясные деньки царевич не любит. Белу некомфортно. С того времени, как произошли последние действия, он вообщем повсевременно ощущает себя раздраженным: ему то неловко, то холодно, то больно. И самое неприятное в том, что Бел не знает, что ему со всем этим делать. Когда самолет, пройдя через турбулентность, садится на шасси, и посадочная полоса темной атласной лентой приветливо стелется под крылом самолета, Бел уже собран: на нем теплый пуховик с высочайшим воротом и зимние форменные башмаки. Тут холода посильнее, чем в Италии, а царевич не любит, когда холодно. То, что он не напрасно захватил с собой настолько теплую одежку, он осознает, когда старенькый обветшалый замок встречает его промозглым степным ветром и грозовыми, упавшими на горизонт, тучами. — Я дома, – вдумчиво гласит Бел как будто себе и засовывает руку в кармашек. И на всякий случай сжимает в ладошки коробку. 2-ой этаж, западное крыло. Старенькые полы подозрительно скрипят, грозя обвалом, и как будто пеняют на свое вековое заточение в этом богом позабытом месте. Древняя драпировка сейчас дает сыростью и гнилостью, но царевич не замечает всего этого: он завороженно идет по коридору, шаг за шагом идя к собственной старенькой, детской комнате. Мимо него проносятся призраки мемуаров: бегущие куда-то белокурые малыши, наперегонки съезжающие вниз по перилам замковых лестниц. А вот они бегут назад, соревнуясь в том, кто резвее коснется носа «старого хорошего Френки», который стоял здесь же, на втором этаже, но только за другим поворотом. А о том, что этого Френки по сути звали Геродотом, малыши выяснят парой лет позднее. А вот уже один светловолосый мальчишка. Он ведает милиции про необычного маньяка, который перебил всю их семью, и только он сам успел спрятаться. У мальчугана очень длинноватая челка, и только благодаря ей небольшой светловолосый сорванец, весь перемазанный в крови собственной родни, умудряется прятать ухмылку. Бельфегор идет, слушая отзвуки мемуаров, копошащихся в его голове. Он открывает детскую и делает шаг вовнутрь. Здесь все осталось в точности, как было когда-то, только постарело на добрые 20 лет: — Чертово время что, не крутится вокруг этого места? – тихо произносит Бел. И здесь его настигает странноватое чувство: коктейль чувств, от безумия до ужаса прокрадывается в его легкие, бежит по венам, обгоняя кровь, и набатом стучит в висках, заставляя несколько раз сморгнуть и схватиться за голову. Из тьмы коридоров возникает 2-ая взрослая тень: — Хороший вечер, Бель. — Так ты все-же скрывался здесь, глуповатый старший брат. — А я удивлен, – гласит призрак, – тому, что ты пришел за ответами конкретно ко мне, – он садится в старенькое, дряблое кресло, подернутое драпировкой, и по-царски усаживается на нем, закидывая ногу на ногу. — Иди нахер, – кратко кидает царевич свежеиспеченной «тени Отца Гамлета» и разворачивается, чтоб уйти, но тихий шипящий хохот останавливает его уже у порога. — Я живу не тут, Бел, – тихо смеясь, гласит Расиэль и легкая ухмылка озаряет его лицо. – Я живу в твоей голове. Он медлительно потягивается, осматриваясь, как будто в первый раз лицезреет это место. — А знаешь, эти стенки пропитаны нашим детством, – он проводит пальцами по обивке кресла и улыбается чуток обширнее. – Детством, в каком ты делал то, что добивались другие, а не то, что ты вожделел сам. Учти это, Бел. Учти и подумай. И он пропал: белесая, еле прозрачная фигура Расиэля растаяла, как будто и не была совсем. Большая мраморная лестница кажется Франу очень праздничной: здесь бы устраивать балы, а не поселять маньяков-убийц с комплексами, которым позавидовал бы сам Фрейд. Но, все же, это кратчайший путь. Фран помнит его, как свои 5 пальцев: база Варии, их обитель, где они могли выспаться, расслабиться и провести совместно денек либо два. Место, где Фран сообразил, что одиночество больнее хоть какой физической раны. Он ступает медлительно, не торопясь: ему некуда опаздывать. Фран просто идет в направлении подходящей ему двери, мягко ступая по мрачноватым коврам резиденции. Стенные гобелены встречают его обычным запахом пыли и сожаления. Фран слышит голоса из гостиной и решает отправиться сходу туда. О том, что это правильное решение, иллюзионист осознает, когда лицезреет спорящих у огромного дубового стола Скуало и Занзаса. Поточнее, спорит Скуало, а Занзас просто игнорирует его, а неподалеку от их, в углу комнаты устроилась на софе Маммон, что-то подсчитывая на листках бумаги. Чтоб привлечь всеобщее внимание, Франу приходится отпустить дверь. И только когда та хлопает с низким, но звучным стуком, ему удается привлечь внимание экс-товарищей: Занзас рассматривает его неразговорчивым, немигающим взором, направленным куда-то вглубь его души. Главе Варии не надо задавать вопросы вслух, чтоб получать на их ответ: — Я решил остаться в Варии. Скуало уже было открывает рот, чтоб сделать возражение: здесь ничего не находится в зависимости от представления Франа. Только Вария решает, будет он в ней либо нет, а свою инициативу он может засунуть для себя в небезызвестное черное место. Но блондина прерывает Занзас. Он садится поудобнее, по-барски устраиваясь в глубочайшем кресле, и Фран ощущает, что, хоть их глаза вровень, Занзас еще выше и глядит на него сверху вниз. — Почему ты считаешь, что должен быть в Варии? – игнорируя недлинные вскрики Скуало, гласит шеф. — Так как я желаю этого, – тихо отвечает Фран, доставая кольца, и переводит на Маммон длинный, усталый взор. — В Варии, – констатирует Занзас, – остается только наисильнейший. Юноша кратко кивает: пламя тумана стелется по полу клубом густого дыма, заполняя помещение, пропитывая собой каждую доску, каждую древесную ножку, каждый небольшой атом воздуха. И Фран зажигает кольцо. Бел пробуждается разбитым и усталым в гостинице со очень звучным заглавием — «Четыре графства» — для таковой малеханькой и неловкой гостиницы, как она. Самолет назад до Италии летел не без заморочек: здесь для тебя и видимость нехорошая, и турбина как-то не впору барахлить стала. В общем, то еще развлечение. И, поглощенный всем этим, он даже не сходу замечает чужую фигуру у окна: малость диспропорциональные худенький фигуре широкие плечи и длинные руки, взлохмаченные волосы и чуток вздернутый ввысь кончик носа. Белу кажется, что ему почудилось, но фигура отталкивается от подоконника, и Фран чуток приметно улыбается, и даже стрелки в уголках глаз не могут это скрыть: — Доброе утро, Бел-семпай, издавна не виделись.

1 2 3 4 5 Просмотров: 413 | Рейтинг: 0.0/0

Всего комментариев: 0

Статистика
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0