Главная » 2013 » Апрель » 17 » Страницы истории

---

23:42 Страницы истории

Странички истории — Hetalia: Axis Powers Персонажи: Венгрия, Наша родина; остальные мимолетно Рейтинг: PG-13 Жанры: Ангст, Драма, Психология, Обыденность Размер: Мини, 6 страничек Кол-во частей: 1 Если встретите грамматическую либо стилистическую ошибку в тексте, пожалуйста, выделите ее мышкой и нажмите CTRL+ENTER. Венгрии было неловко, когда ее принудили сесть за общий стол. Позже в голову стукнуло чувство злости вперемешку со стыдом. Элизабет практически не слушала то, о чем молвят ее старенькые знакомые, ставшие не так давно ее соседями. Гортань сдавило мертвой цепкой, аппетит не вызывало ни одно из блюд, услужливо поставленное перед ней Украиной. Хедервари вообщем закончила чувствовать потребности в еде, желала, чтоб способность и необходимость дышать тоже отпали, чтобы она смогла наконец забиться в уголок и никогда не выходить, скрываться посреди теней и зализывать раны, надеясь на скорый конец. Всякий раз, когда она позволяла для себя подобные мысли, ее немедля окликал Брагинский. Он как будто лицезрел ее насквозь и мог поведать о всех ее думах, кинув только беглый взор. Сиреневые незабвенные глаза, смотря в которые Венгрия увидела пустоту. Пустоту ее жизни и существования, в какой она тонет. Женщина уже погрязла так глубоко в трясине, что закончила принимать солнечный свет, шарахаясь от окон, как от проказы. Исхудавшая фигура, на которой мешком висело платьице, осунувшееся лицо с узкой серой кожей, большие черные круги под очами – вот то, что представляла собой Венгрия, только что прибыв к Рф. Малость оправившись от первого потрясения, вызванного проигрышем в войне и неожиданной оккупацией, Элизабет начала подавать глас, а время от времени и совсем, наплевав на все приличия, выказывала Ивану свое неудовольствие. Он всегда слушивал ее до конца, с обходительной заинтересованной ухмылкой, чтоб позже встать, пожелав ей приятно провести остаток денька, уйти. До Хедервари доходили анонсы об следующем угнетении оппозиции. А ей оставалось только кусать губки до крови от бессилия. Элизабет не обожала Брагинского и его дом. Ей не нравились его сестры и «друзья», она вытерпеть не могла, когда он называл ее «Лизонька» и заставлял посиживать с ним на кухне, попивая чай. Ей было неловко находиться рядом с недавнешним противником, который ни то, что не пробовал ее обидеть, но даже, казалось, не рассматривал такую возможность. Его речь была всегда размеренно-спокойной, даже когда поползли слухи о его вспыхнувшем противоборстве с Америкой, ничего не поменялось. Он не отыгрывался на близких, держа все эмоции (если таковые вообщем были), глубоко внутри себя. Венгрия с изумлением следила за тем, как Иван ласков с сестрами, даже глас на их не увеличивал. Он всегда был максимально спокоен, но рядом с ними ощущал себя более раскованно. Реальный старший брат, готовый в всякую минутку вступиться за семью. Брагинский был сильным, но в нем не было того жаркого самомнения, коим блестел его противник. Иван был одержим только одним – попыткой соединить всех вокруг себя. Как скоро сообразила Элизабет, не ради мирового господства, а только из желания закончить нескончаемые конфликты, сгладить острые углы и зажить, в конце концов, расслабленно. После войны эти идеи казались Венгрии еще больше идеалистическими и утопическими, ежели они были по сути. Она не смеялась над ними, но ясно давала осознать, что поддаваться его безумию не собирается. Твердость духа кочевницы ворачивалась к ней по частицам, разрушенные границы сознания восстанавливались. Девице было чуточку постыдно за Людвига и за то, что она ему помогала, но эту страничку истории она уже не способен переписать. Темный цвет свастики отходил от белой кожи, но красные шрамы на тыльной стороне предплечья напоминали о горьком опыте осознанного выбора, изготовленного с томным сердечком. * * * Тридцатые годы выдались для Европы и Америки такими же сумрачными и темными, как тучи, накрывшие небо над Берлином в тот денек. Стршная путаница всюду, толпы возмущенных людей, которым Венгрия от всей души соболезновала. Она понимала всю тяжесть их положения, но поправить экономику без помощи других не могла. Многочисленное количество раз проклиная Америку, стараясь пореже встречаться с Австрией, она обратилась за помощью к Людвигу. Тот согласился ее принять, невзирая на свою занятость, выслушал Элизабет и согласился посодействовать. Зависимость… Этого Хедервари желала меньше всего, но на что только не пойдешь ради собственного народа. Женщина была от всей души признательна германцу, хотя тревога не вожделела ее покидать. Поближе к сороковым тревога переросла в кошмар. Элизабет лицезрела, как равномерно Италия проникается мыслями Германии. С каким обожанием он глядит на Людвига, с каким энтузиазмом кидается в новое «веселое» приключение. Женщина пугалась, видя на шейке Феличиано крест – метку, которую он с гордостью начал носить. Мысли путались, а слова не вожделели слетать с языка. Ее мальчишка… ее малыш, которого она так обожала, становился агрессором. Ласковый, радостный и таковой хороший Италия, в воспитание которого было вложено столько сил, в очах других преобразовывался в монстра. Вторя словам Германии, он отравлял себя изнутри, заражал Романо. Тесное сотрудничество с Германией давало о для себя знать. Они заключали договоры, меняли условия, спорили. Пробы Элизабет сделать дела с Артуром, вызывали ужасный скандал, больше всего, Хедервари задело возмущение Италии, который, не скрывая собственных эмоций, высказал то, как он разочарован в девице, казавшейся ему настолько разумной. Все было против нее, связанная по рукам и ногам, Венгрия пошла на уступки. Она приняла предложение Италии и Германии вступить в коалицию. В тот же денек нацистская форма совершенно села по фигуре, а прохладная поверхность свастики задела кожи. Она висела на шейке, как неподъемный груз, жгла ужаснее раскаленного железа. Вступить в войну — означает поддаться безумию, отринув все, Элизабет позволила для себя плыть по течению. Упиваться победами, как в былые времена, ощущать смертельный холод, превращающийся в жар на поле боя, глядеть в безумные глаза близких – это было наваждение, заставляющее сердечко неистово стучать в такт движениям. Ей обещали местность – она вторгалась; ее просили взять курс на сближение – она бесцеремонно врывалась в чужие дома и с мягеньким нажимом добивалась священной подписи. Женщина ощущала себя прекрасной. Прекрасной и нездоровой. Все кончилось тогда, когда Брагинский начал наступать. Раненный, но живой мальчик, с непостижимым упорством откидывал германские войска. Он шел вперед и ничто, казалось, не могло встать преградой на его пути. Венгрия не сходу сообразила, что вышло, когда ее разбитую и окровавленную кинули в карцер. Разобраться с ней можно и позднее, зато крупную рыбу необходимо было хватать немедля. Лежа на прохладном каменном полу, пропахшим сыростью и гнилостью, Элизабет перебирала в собственном воспаленном сознании тыщи вариантов экзекуции над ней. Но слезы у нее вызывала только одна картина: небольшой голубоглазый мальчишка – Священная Римская Империя, поворачивающаяся к ней и малютке Италии спиной, чтоб уйти на войну, с которой он уже никогда не возвратится. Его силуэт медлительно преображался, расплывчатые тени получали форму, вот перед ними высочайшая светловолосая фигура. Миг, и он оборачивается… Венгрия вскакивает и орет… зовет его по имени и немощные слезы текут по запятанным щекам. Если она права, то Феличиано может во 2-ой раз утратить свою любовь. Какая злая драматичность — свести этих малышей во время войны, разведшей их много веков вспять. Когда ее выводят из камеры, она щурится и прикрывает отвыкшие глаза от света. Приговор ей вынесен. Понимание того, что Брагинский практически станет ее владельцем, не принуждает Элизабет дрожать от испуга. Она утомилась так, что эмоции захлестывают ее только во время короткой встречи с Родерихом. Все пережитое сказалось на ней так очень, что сознание на время очищается и наступившая прострация накрывает ее с головой. Безвольная куколка в руках Ивана идет на встречу новейшей идеологии, где заместо темного цвета ее будут заставлять обожать красноватый. * * * — Проходи, быстрее. И прикрой за собой дверь, пожалуйста. – Иван нежно улыбнулся ей, проворно разлил чай по двум огромным кружкам. – Для тебя с лимоном? – не дожидаясь ответа, он добавил дольку и кинул несколько кубиков сахара. Жестом указал Венгрии на табуретку, на которую та, недолго думая, практически плюхнулась. Ей ничего не нужно, голова такая томная, что охото опустить ее на стол и закрыть глаза, но Элизабет принудила себя отвлечься, следя за тем, как стремительно Иван размешивает ложкой сахар, вслушиваясь в позвякивание металла о стены кружки. – Вот! — он гордо впихнул ей глиняную посуду, в какой плескалась благоуханная жидкость. Наверное подарок Китая. — На данный момент уже похолодало, но ничто не может согреть лучше, чем чай в неплохой компании. — Тогда позови мне эту компанию, — буркнула женщина, делая глоток. Жидкость обожгла язык и гортань, Венгрия закашлялась, на очах выступили слезы, а во рту остался противный горький привкус от лимона. Наша родина пропустил замечание мимо ушей, с удовольствием попивая чай, хитро прищурился. Свою ложку из кружки он так и не убрал, но казалось, что она совсем ему не мешает. — Не по этикету, – увидела Хедервари, поражаясь, что схожая мелочь могла ее так очень покоробить. — Пусть не эстетично, зато удобно, – смеясь, пожал плечами Брагинский. — Это не такая уж нехорошая привычка, как может показаться. Мои люди очень искусно употребляют физические законы каждый денек, иногда даже не подозревая об этом. — Может быть, – холодно отозвалась Венгрия, вновь пригубив из кружки, осторожно, медлительно и нарочито роскошно, чтобы показать Ивану пример. Тот внезапно тихо засмеялся и прикоснулся рукою к ее щеке. — Я так рад, — произносит он, чуток наклонив голову набок, — что ты вновь начала гласить. Лучше слушать возмущение и грубость, чем созидать тебя увядающей. — Твое правительство считает по другому. — Я знаю. Просто, время от времени наши представления расползается из-за личных отношений. Они тебя не ценят и поэтому, как досадно бы это не звучало, не могу пожалеть. — Мне не нужна жалость! – гордо вскинув голову, заявила Элизабет. – Спасибо за чай. Просто встает и уходит, а Брагинский и не пробует ее удержать, все равно, не сегодня-завтра, она будет посиживать напротив него, хмурить брови и грезить о свободе… * * * Рукоять ножика обжигала раненную ладонь. Венгрия стояла напротив Ивана, грязная и заплаканная. Все ее тело сотрясалось от рыданий, руки и платьице были перепачканы черной кровью. Чьей конкретно, она уже не могла вспомнить. Настолько не мало людей… — Лиза, — тихо обратился к ней Брагинский, — положи ножик. Он сделал шаг вперед и вскинул руки, защищаясь от нападения. Разгневанная Элизабет с кликом кинулась на него, но задела ножиком только руку. Ткань пальто порвалась и одномоментно пропиталась выступившей кровью. Очнувшаяся, казалось ото сна, Венгрия, шарахнулась от Рф и свалилась на колени. Голову сжимал тугой обруч, легкие добивались воздуха, но сил дышать не осталось. Женщина уже не ощущала слез, текущих бесконечным потоком. Все конечности сводило, но она продолжала держать ножик — Хватит, Лиза. Ты же не убийца, — ровненьким и размеренным голосом проговорил Иван. – Давай прекратим все это, и я отведу тебя домой… — Иди…иди к черту со своим домом! – в исступлении заорала Элизабет и бросила на Брагинского взор полный пустой злости. Она уже практически не понимала, что делает. Тошнота и головокружение не давали даже подняться, гордо, стоя на ногах, сказать ему все, что наболело… — Отпусти меня, по другому я продолжу! Хватит засорять мне голову собственной липовой идеологий, хватит указывать мне! Я не остановлюсь. Это не люди… они заслужили! – Хедервари сама не веровала в то, что гласит. Убийства претили ее натуре, и многолетняя жизнь воительницы только поглубже укоренила в ней нелюбовь к схожему. Но, осмелившись сделать шаг навстречу опьяняющей свободе, она не могла отойти. Это было подобно предательству. — Но ты уже проиграла, — прошептал Иван, его слова подхватывает ветер, донося до девицы. – Я не желаю, чтоб для тебя сделали больно, — он опять приближается, но сейчас садится перед ней на корточки. Одна жгучая рука придерживает Венгрию за плечо, другая просто конфискует ножик из ослабевших пальцев. – Ты умопомрачительная, — Элизабет ощущает, как вибрирует глас в его груди, до того как начать терять сознание, слышит последние слова, произнесенные ей Иваном, — и мне как никогда жалко, что ты не моя сестра… * * * Старенькое выцветшее кресло поскрипывает, когда Венгрия садится в него и подтягивает колени к груди, обнимая их руками. Очень холодно. Ледяной пол, кажется, мог бы стать катком, если б была возможность залить его водой. Воздух в комнате тоже не прогревается, остается только закутаться в огромную сероватую кофточку, которую Иван дальновидно вручил собственной новейшей сожительнице. Элизабет уткнулась замерзшим носом в колени, тихо засопела. Колоритная затрепанная книжечка лежит рядом, не вызывая желания взять ее в руки. Она не очень большая, но уже пожелтевшая от времени. Странички замусолены, у неких педантично загнуты уголки. Где-то можно узреть пометки, изготовленные карандашом на полях, выделенные красноватым, более принципиальные места. Иван с неким смущением вручал ей стопочку схожих книжиц, заверяя ее, что она может не спешить с чтением, но ознакомление с ними должно стоять у нее на первом месте. На вопрос о классике и зарубежной литературе, Наша родина смешался, с грустью заявив, что многие книжки были сожжены. Он даже извлек из внутреннего кармашка пальто несколько почерневших и обуглившихся страничек, аккуратненько сложенных и всекрете ото всех сохраненных. Он не терял надежды на то, что сумеет когда-нибудь вернуть свою богатую библиотеку и ознакомить с ней собственный люд. Люди Брагинского тоже показались Хедервари необыкновенными. Иван, собравшись к начальнику из-за очередных принципиальных дел, предложил ей себя аккомпанировать. Не видя способности отказать, Венгрия согласилась. Ее здесь же тепло одели, впихнули толстые вязаные варежки и шапку с платком, настояв на том, чтоб она уделяла повышенное внимание всем застежкам и шнуркам. Идя с Брагинским по скрипящему, искрящемуся снегу, Элизабет не могла не признать, что зимы в Рф и правда были очень жестокими. Вобщем, она в этом не колебалась, поразило ее то, что на улицах было много людей. Суровые взрослые и радостная молодежь, озорные дети и румяные малыши. Все были кое-чем заняты, суетились, играли, работали. Слышался хохот и шуточки, победоносные восклицания либо же разочарованные вздохи. Когда в Элизабет угодил снежок, посланный низким мальчиком, она застыла, как будто в нее угодила лимонка. Иван секунду изумленно на нее взирал, а потом разразился хохотом – хорошим и заразным. Хедервари и сама начала посмеиваться, отряхиваясь от снега. Внезапно к ней подбежал тот мальчик и сбивчиво промямлил извинение. Виновник опустил взор, теребя кончик шарфа, который ему повязала мать, до того как выпустить на улицу. Он шмыгал носом и нередко дышал, щеки его пылали. Элизабет мягко улыбнулась и произнесла, как можно более нежно: — Ничего ужасного. Беги к друзьям, только будь в последующий раз внимательнее. Мальчик кивнул и стремительно удрал. — Как можно играть в таковой стршный мороз? – спросила женщина, смахивая слезинки с уголков глаз. – Дышится так тяжело, ну и глаза слезятся… — Зато, как забавно собраться с друзьями во дворе, когда занятия в школе отменили, – усмехнулся Иван, совершенно по-детски выпятив губки, добавил, — желал бы я быть на их месте… Хедервари промолчала. Ей оставалось только ускорить шаг, чтоб поспеть за резко сорвавшимся с места Брагинским. * * * — Упорная и одичавшая. — Она для тебя никого не припоминает? — О чем ты? По-моему ничего общего. — Почему же? — Она сопротивляется, ей не нравится тут. — Привыкнет. Уже начала… — И вот поэтому взбунтовалась? Ваня, не будь таким доверчивым, если мы и сможем ее переучить, то это будет не скоро и только насильно-принудительно. — У нас нет другого выхода, ну и не впервые, — глас, в каком слышится ухмылка. — Дурачина! – ответ, полный беззлобной обиды. — Что ты хочешь сказать, Наташа? Ты ведь так и не открыла мне тайну: в чем вы различаетесь. Минутное выжидающее молчание, потом стук каблуков по паркету, скрип двери и уверенный ответ: — Она — всего только гость, а я… твоя. Элизабет осмеливается открыть глаза только тогда, когда голоса и шаги затихают. Она не знает, что на это ответил Иван, но ощущает необычную тяжесть в груди. Голова практически не болит, а на раненные руки бережно наложены повязки. Венгрия отодвинула на край сознания идея о вероятном побеге и сладко потянулась на мягенькой кровати, вдыхая запах свежевыстиранного постельного белья. Беларусь была права, она только гостья в этом доме, потому, как и хоть какой гость, Элизабет когда-нибудь сумеет покинуть дом очень рачительного владельца с миром, улыбаясь и пожимая руки.

1 2 3 4 5 Просмотров: 292 | Рейтинг: 0.0/0

Всего комментариев: 0

Статистика
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0