Главная » 2013 » Апрель » 17 » СЫНОВЬЯ МАТЕРИ Слэш яой

---

23:45 СЫНОВЬЯ МАТЕРИ Слэш яой

СЫНОВЬЯ Мамы — Слэш (яой) Final Fantasy VII Персонажи: Лоз/Йазу/Кадаж Рейтинг: R Жанры: Слэш (яой), Ангст, Драма Предупреждения: Твинцест, Групповой секс Размер: Миди, 12 страничек Кол-во частей: 1 Если встретите грамматическую либо стилистическую ошибку в тексте, пожалуйста, выделите ее мышкой и нажмите CTRL+ENTER. СЫНОВЬЯ Мамы Удовлетворенность моя, сохрани мою тень, Но позволь мне остаться в живых. Удовлетворенность моя, я спокоен, Я знаю предателей в лица. Удовлетворенность моя, я погибну на трассе, Трибуны взорву тишью, Удовлетворенность моя, расскажи мне позже, Что случилось со мной. «Ночные Снайперы» Кадаж не знал, что означает умереть в согласовании с самурайскими представлениями о чести. За свою неописуемо маленькую жизнь ему пришлось выяснить и усвоить такое количество остро нужной инфы, что на общеобразовательную программку не хватило ни времени, ни даже идеи о том, что это может быть для чего-то необходимо. Но все таки практически на генном уровне он чувствовал, что его погибель была правильной. Что выжить после того, как им не удалось выполнить планы Мамы и возвратить Сефироса, было бы стыдно и недостойно. Полуослепнув от обжигающей, всецело объявшей его боли, он мог только отчаянно тянуться на глас Мамы. Светлый, привораживающий, напевный звук тянул его за собой через мерцающие вихри сплошного мрака, и уже не было боли, не было ужаса, не было отчаянья, а только удовлетворенность. И наконец никто не мог помешать их воссоединению! Никогда еще он так ясно не понимал собственной ничтожности, не-полноты, не-цельности, как в этот момент перед слиянием с целым. Острое зияющее нечто метнулось меж ним и источником голоса, неодолимо тянущим Кадажа к для себя. Там, где не было тела, не было материи, он ясно ощутил удар в грудь, резко отбросивший его вспять. И болезненно броский холод прикосновения. Сефирос! Кадаж знал, что у него нет глаз, чтоб созидать. И знал, что Сефирос также не существует более в физической форме. Но сама его сущность в немом восхищении увидела высшую фигуру в знаменитом длинноватом плаще, серебряную песню волос, сладостный блик света на лезвии Масамуне. — Старший брат! — Шинентай. Плотоядный свет в очах Сефироса как будто лучом прожектора высветил его лицо. — Мое имя Кадаж, — сам не зная для чего ответил он. — Имя не означает ничего, когда никому не принадлежит, — саркастическая, но не злая ухмылка появилась на лице Сефироса. – Хотя, пожалуй, весело именовать себя молитвой о павших. Кадаж сжался под его взором. Уже знакомое нехорошее чувство тянуло в горле, в груди, как тогда, когда он сообразил, что контейнер с генным материалом Дженовы поврежден. Вихри мерцающей мглы, как будто вода, шевелили длинноватые волосы Сефироса. Он оценивал создание собственной ярости. — Те другие двое: руки без головы — на данный момент бьются, чтоб погибнуть. «Йазу!» «Лоз!» Кадажа дернуло в пустоте. Как он мог запамятовать про их? Утратить, бросить сзади? Но ворачиваться вспять было уже поздно. — Не поздно, — умопомрачительно мягко ответил Сефирос. – Еще пока. Все свое существо Кадаж вложил в один без осознания жаждущий взор, впившийся в совершенное лицо Сефироса. — Тот, кто не был рожден, не умрет, пока живая цель, для которой он появился. Пока в его существовании остается смысл. И пока есть на то желание его создателя. Кадаж дрожал под прохладным взором ясных глаз, чувствуя, как миг за мигом утекают секунды, нужные для спасения его братьев. Он не знал, как умоляюще подобострастно глядит в лицо Сефиросу. Жизнь либо погибель для меня и братьев, решай скорей, старший брат, молили его глаза. — Желание Мамы так и не было исполнено, — Сефирос склонил голову к плечу, практически не двигаясь с места приблизился к Кадажу. – И все таки, ты чист, как звезда, мальчишка. И я желаю, чтоб ты и твои «братья» остались на планетке. Вы подготовите мое возвращение. «Но как?», хотелось закричать Кадажу. Клеточки Дженовы пропали даром, геостигма излечена, Шин-ра больше не поверит им… — Ожидайте и имейте терпение, — мягко произнес Сефирос. – Вашей задачей сейчас будет выживать и беречь Клауда Страйфа. — Нет, — Кадаж дернулся, отстраняясь, но взор Сефироса как будто поводком дернул его назад. И все же Старший брат все таки взял на себя труд разъяснить: — Клауд – мой ключ к возвращению. Жертва живой крови надежней, чем жертва своей мысли, Кадаж. Он сообразил. Просто внезапно понял смысл произнесенного так же ясно и ясно, как слышал Мама. Увидел весь план в целом. Потаенно беречь Клауда до того времени, пока Сефирос не будет готов возродиться в нем. Тогда и никому из их не придется отдавать себя, как сделал это Кадаж. И они будут все совместно, все четыре. О наездниках Апокалипсиса он знал еще меньше, чем о самурайской чести. В невообразимом экстазе Кадаж упал перед Сефиросом на колени, конвульсивно, несуразно вцепился обеими руками в левую кисть старшего брата. Сефирос не возражал. Он так вдумчиво смотрел на собственного шинентай, будто бы бы ему было обидно. И когда Кадаж поднял глаза, он увидел, как за плечами Сефироса, над его головой нимбом пугающе и совсем подымается образ Мамы. Никогда ранее ее любовь не вызывала в нем такового одичавшего кошмара. Пальцы до онемения впились в ладонь старшего брата. Сефирос только кратко улыбнулся в ответ на его кошмар. — Отличные малыши, — мягко, но очень веско произнес он. * * * Они погибали. Их израненные тела текли черным дымом в потоке спасительного для других дождика. Только ненависть держала их на ногах, ненависть и материя, которой они до максимума набили в свои руки. У Йазу были сломаны ребра. Он додумался об этом по тому, что чуть мог дышать. У Лоза болело сходу все и по-разному, но посильнее всего — в груди. Там, где глупо пульсировало осознание, что они не смогли посодействовать брату. Не успели, не выручили. Они уходили за Кадажем, и все, чего они желали, это забрать окаянного предателя, убийцу с собой. В подарок Кадажу и Сефиросу. Материя, раны и дождик убивали их, но они уже и не боролись за жизнь. Они боролись за погибель. Йазу и Лоз не знали понятия камикадзе. Они просто делали то, что должно были сделать. Спасение спустилось к ним прямо с небес. Темными лоскутками мелькнули пристегнутые к ногам полы плаща, и прямо на братьев обвалился вращающийся вихрь с серебряным крылом двуязыкого Суоба. Лезвия закрутили струи дождика водоворотом, собирая их вокруг гарды, и отшвырнули гибельную для братьев лечебную воду прочь. — Кадаж, — не веря своим очам, слабо прохрипел Йазу. — Кадаж, — одномоментно просияв, выкрикнул Лоз. – Кадаж, там Клауд. Добей его. Тяжелораненый, но частично подлеченный дождиком Аэрис, Клауд слабо пробовал подняться практически в нескольких метрах от сапог Кадажа. Одежка на спине у него слиплась от крови, в белоснежные волосы набилась грязь. — Нет, — негативно качнул головой Кадаж и успокоил братьев: — Не на данный момент. Нам нужно бежать отсюда. Шинентай никогда не врали, они терпеть не могли ересь. Но его слова и не были ложью. Над развалинами, ревя мотором, кружил Highwind. Медлительно снижался, подыскивая место для посадки. Узкий рот Йазу безгласно сложился любящей и горьковатой ухмылкой, и он начал заваливаться набок. Сам чуть держащийся на ногах Лоз успел схватить его. Под рваной темной кожей на телах обоих братьев дымились обожженные огнем раны. — Резвее, — Кадаж торопливо вырвал Йазу из рук Лоза. – Где ваши байки? — Байк Йазу неподалеку. А мой сейчас хлам, — виновно признал Лоз. – Мы потому не успели ранее. — Не принципиально, — фыркнул Кадаж. Главное, живые. – Подбери ган-блейд. Вдвоем они дотащили Йазу до байка, усадили его верхом. Скрежет и грохот разъезжающихся под тяжестью металла плит подгонял их, намекая, что Highwind все-же приземлился кое-где вблизи. Времени на сантименты не оставалось, и все таки созидать братьев в таком состоянии было для Кадажа… как-то не по для себя. — Дай руку, — повелел он Йазу и, не дожидаясь пока тот подчиниться, сам схватил его за запястье и принялся методично, шар за шаром, вынимать материю. Лоз дальновидно открыл правый бардачок, куда Кадаж не смотря кидал материю. — Спасибо, — еле слышно выдохнул Йазу. — Лоз, потерпишь? Уверенный кивок. — Тогда позднее. Садись с Йазу. Ты поведешь. — А ты? — Я оставил байк с другой стороны башни, — «того места, где была башня». — Встретимся у развилки. Ожидайте меня. От природы немногословный Лоз только коротко кивнул, взобрался на байк сзади Йазу, позволяя брату откинуться ему на грудь, и рванул с места так, как будто это не его плоть дымилась воспаленными ранами по всему телу. Кадаж позволил для себя кратко ухмыльнуться. Он был рад, что эти двое выжили. Бросив маленький взор в ту сторону, где ревели винты Highwind-а, шинентай бегом ринулся через развалины. Возрожденное и исцеленное по воле старшего брата тело обычно просто взлетало в воздух в длинноватых прыжках-бросках, Суоба как будто родная хлестала по ноге знакомым чувством комфорта. Мама больше не звала его, и от этой пустоты, казалось, у него снутри гулял ветер. Сефирос благословил его, благословил их всех жить и ожидать его. Кадаж не знал, как это именуется. Он был счастлив. Ему подфартило и снова: его байк не завалило, когда во время боя Клауда с Сефиросом рушились целые кусочки башен. Малость раздражения и немножко здравого смысла, и Кадажу удалось вынуть чуток помятую осколками камешков машину на более-менее ровненькое место и завести ее. Дружно взревели дюзы, и место последней битвы осталось сзади. Сейчас главное, чтоб с братьями все было в порядке. После дождика даже диковатый пустырь, где они договорились повстречаться, дышал свежестью и сладостной прохладой. В выжженной солнцем травке по обе стороны от потрепанного асфальта дороги отрадно зеленели упорные молодые ростки. Кадаж увидел их издалека. Две фигуры устроились на земле около байка. Йазу то и дело удивительно качался на одном месте – кашлял (звука за ревом мотора Кадаж поначалу не разобрал). Братья были заняты. Они вынимали материю из руки Лоза. Одно отлично – темных змеек разрушающейся сущности над ними стало меньше. Чуть успев притормозить, Кадаж спрыгнул с байка, бросая его биться в последних рывках инерции на боку, и кинулся навстречу ждущему взору 2-ух пар идиентично зеленоватых глаз. Они оба, они были фактически неотъемлемой частью его самого. Преданные, бесстрашные, умные, резвые — он полагался на их всегда и во всем. И при всем этом всегда осознавал, что если так будет необходимо Мамы пожертвует ими так же от всей души и хладнокровно, как он пожертвовал самим собой. И все таки они были живые, и это было здорово. Йазу признательно кивнул, уступая ему Лоза совместно с оставшейся материей и с усталым выдохом привалился лицом к поцарапанной панели байка. — Он совершенно плох, — просто произнес Лоз, кивнув в его сторону. — Я посмотрю, — обещал Кадаж, вытягивая из плеча брата предпоследний зеленоватый шар. Лоз морщился, терпеливый к боли, он не смущался показать, что ему не приятно. Глуповатый, ты ведь даже не очень и разбираешься, как обращаться с материей, для чего было так себя истязать? Естественно, Кадаж не произнес этого вслух. Вдвоем они стащили со слабо сопротивляющегося Йазу одежку и уложили его поверх расстеленного плаща на спину. Половина груди у него цвела огроменным неровным синяком, практически что черным по центру и багряно-желтым с краев. Кадаж не совершенно осознавал, что нужно делать, но знал, что не имеет права показать это остальным. — Держи ему голову, — отдал приказ Кадаж Лозу и ободряюще усмехнулся в ответ на встревожено-усталый взор Йазу. – Потерпи. Два согласных кивка в ответ, и Лоз переместился, устраивая голову Йазу у себя меж коленей, неудобным жестом погладил брата по растрепавшимся волосам. Кадаж кратко облизал губки, положил раскрытую ладонь в самый центр гематомы (Йазу искривился, но промолчал). — На данный момент, — предупредил он, придавил коленом ноги Йазу и стукнул сжатыми пальцами, проникая ими в грудь брату, как уже делал ранее, вынимая материю из братьев. Йазу взвыл, вцепившись зубами в предплечье Лоза, специально для этого прижавшего рукою его лицо. Мгновение Кадаж смотрел на его прочно зажмуренные глаза, а позже расслабился погружаясь в свои чувства. Ребра сломаны, нужно вернуть их. Они — желания. Их существование подчиненно воле Сефироса и Мамы. Нет, ничего неосуществимого. Через перчатку чувствуя твердые в ласковой мякоти осколки кости Кадаж представил себя потоком вымывающим все повреждения из тела брата, представил себя тьмой и светом, беспрепятственно проникающими в него и через него. Как будто через сон, через вязкое тяжелое марево он слышал, как по-звериному вопит Йазу, ощущал, как бьется в мучительных судорогах его тело. Но все это было наружным, смысл был в другом – кости Йазу подчинялись ему, срастались и восстанавливались покоробленные ткани. Кадаж утопал в густой трясине внутренностей собственного брата, заставляя того лечить себя. Уже знакомые вихри мрака убаюкивали его, завлекая вдаль. Он терялся в их и ощущал, что теряет себя. Он очнулся от того, что Лоз тряс его за плечо. — Кадаж хватит. Перестань. Ты его разорвешь на данный момент. Кадаж усилием сморгнул, поглядел на Лоза (хмурые брови, сведенные от напряжения скулы), на побелевшее лицо Йазу, на собственные руки по самые браслеты, погруженные ему в грудь, на конвульсивно дергающийся кадык Йазу. И на некий очень маленький миг ему стало жутко. Ему показалось, что это некорректно. То, что он делал. То, что они делали. Кадаж рванулся, высвобождая руки. Очень резко – черная, здесь же обращающаяся чернильным дымом кровь хлынула прямо за его руками, и Йазу рванулся, в безумии боли прогибаясь так, что скинул с себя Кадажа. Младший шинентай смог не свалиться, практически неосознанно перейдя в позицию упор-присев и смотрел, как завитки дыма отражаются в расширившихся практически до размера человечьих, влажных зрачках Йазу. Практически сразу его отпустило. Белоснежная кожа на груди сомкнулась без следа, и он обессилено поник. Лоз осторожно ослабил хватку, по рукаву его куртки и лицу Йазу текла слюна. Все трое молчали. В этой тиши было в особенности отлично слышно, как в нескольких метрах от их, притормозил небольшой фермерский грузовичок с прицепом. Даже не притормозил, а просто снизил скорость, чтоб шофер мог полюбопытничать, что это там творится за корпусами 2-ух шинра-байков. Темная кожа и серебряные волосы 3-х юных людей практически сразу уверили фермера, что он не желает знать, что тут происходит. Взревев допотопным мотором машина отдала деру, и Кадаж с Лозом обменялись прохладными взорами. Лоз кивнул, мягко отпустил Йазу, и потянулся к его байку. Лоз не был снайпером, но для ган-блейда грузовик полностью для себя благопристойная цель, а близорукостью боец никогда не мучился. Спустя полчаса Кадаж уже гнал по пустынной сероватой дороге, рядом с хрипящей движком машиной. На деньке кузова гремел ничем не закрепленный 2-ой (все-же покоробленный) байк. За рулем грузовика посиживал Лоз. Из второго окна утомилось вывешивалась рука Йазу. Брат приходил в себя после «лечения», ворачивал силы. Заметив, что Кадаж глядит на него, Йазу улыбнулся, убирая с лица растрепавшиеся волосы. Они были живые, они были совместно — и это главное. Вечерняя заря над ними сменилась звездным небом, в свете фар лениво извивалась под колесами изрытая выбоинами темная лента дороги. Грузовик и байк летели во тьме рядом, как будто приклеенные друг к другу, больше удаляясь от места недавнешней битвы, от городка, от более плотно заселенных районов страны. У троих шинентай, ведомых самым младшим, не было точной цели. Они ехали не куда-то, а откуда. Впереди вдали уже темнели смутные массивы могучих гор. Поближе к утру, когда дорога нырнула в смешанный лесистый массив и 1-ые блики рассвета задели сверкающих листьев, Йазу сменил вялого Лоза за рулем. Братья позвали в грузовик и Кадажа, но он отказался. Ему казалось, что у него в крови бегут пузырьки, ускоряя его, наполняя энергией его тело, заставляя двигаться, стремиться, рваться вперед. Спустя пару часиков им попалась встречная машина и еще двое людей пали жертвами двойных лезвий Суобы. Никакой особенной нужды в этом убийстве не было. Просто руки, не так давно исцелявшие расколотые ребра Йазу, практически почесывались отыграться за раны брата на каком-нибудь человеке. К тому же здравый смысл давал подсказку, что в какой-то момент Шин-Ра отправит собственных ищеек по их следу, а те не пропустят ни одной травинки и ни одной живой твари, которая могли созидать троих шинентай с серебряными волосами. Ну и горючее из баков этой случайной машины оказалось очень кстати. Они создали привал только поближе к вечеру второго денька, ну и то только по той причине, что густо закрывшие небо тучи начали порыкивать близкой грозой, а после недавнешних событий дождик почему-либо не вызывал у братьев особенного оптимизма. Подвернувшаяся около дороги заброшенная хибарка без одной стенки и даже наполовину без крыши показалась им хорошим местом для ночевки. И когда через проломы хлынула вертикальная река ливня, братья уже посиживали вокруг самодельного костра, сооруженного из остатков мебели и дверей. Пища, смародерствованная ими во 2-ой машине, приятно скрасила вечер, и все трое прибывали в приподнятом настроении. При посильной помощи Кадажа Лоз выгрузил покоробленный байк из машины и перетащил на их, более освещенную, половину пристанища. Не то, чтоб он как-то круто разбирался в технике, но при способности поколупаться обожал. И время от времени даже что-то выходило. Чистоплотный Йазу не упустил варианта не мараться понапрасну и, устроившись на ребре сиденья лежащего боком байка, инспектировал собственный ган-блейд. Шумел дождик, от проваленной стенки и из пролома в крыше осязаемо тянуло холодом, костер напротив грел ноги теплом. Пряный щекотный запах дыма веселил ноздри. Все они были совместно. Все трое. Сыновья Мамы, мысли старшего брата. И Лоз, и Йазу готовы были идти за ним без вопросов и раздумий, с абсолютной верой и абсолютным осознанием – счастье, настолько редкостное в мире людей. Кадаж смотрел на братьев и ощущал, что удовлетворенность, переполняющая его душу, вот-вот прорвется наружу, как эти массивные потоки воды, низвергающиеся с небес. Он мог ничего не гласить, но осознавал, что не выдержит. — Братья, — окрикнул он двоих шинентай и, когда те дружно поглядели на него, спросил: — Вы лицезрели, как я погиб? Грохнула об пол какая-то железная деталь, выпавшая из рук Лоза. Узенькие зрачки почернели, расширяясь практически как у человека. — Нет, — мягко прошептали тонкие губки Йазу, практически сокрытые за упавшими на лицо серебристыми прядями волос. – Но мы ощутили это, Кадаж. — А Сефироса? Вы ощущали его возрождение? — Да. — Старший брат воплотился во мне! – ему хотелось орать об этом. – Сефирос! — Предатель убил его, Кадаж, — глас Йазу прозвучал очень ровно и тихо. Плечи брата были чуток опущены вперед, ган-блейд безвольно лежал на коленях. – Мы не успели. А позже мы ощутили и твою погибель. — Я… — стыд жег глаза, заставляя жмурится; так тяжело оказалось вытолкнуть непослушливые слова из гортани: – Я подвел Сефироса. Крови Мамы оказалось очень не достаточно. Вобщем, все равно. Это я подвел Сефироса. Я не совладал. Я… Он резко отвернулся, чувствуя, что не может продолжать. — Тише-тише. Не плачь, Кадаж, — в устах Йазу знакомая формула звучала как будто нежное прикосновение мягенькой ткани. — Ничего, я в порядке. Старший брат простил меня, — Кадаж откинул прочь нехорошие мемуары, готовый сказать братьям главное: — Это он меня выручил. Старший брат пожелал, чтоб я возвратился к жизни. И мог спасти вас обоих. Сефирос решил, что мы должны остаться в мире и ожидать его. Мы как и раньше необходимы ему, — Кадаж раскинул руки в стороны ладонями ввысь, пытаясь донести до их все величие этого откровения, всю удовлетворенность, все торжество момента. — Осознаете? — Здорово! – Лоз неудобно улыбнулся, а Йазу молчком, очень пристально, практически тревожно поглядел на Кадажа. — Осознаете, кровь Мамы позволила мне возвратить Сефироса в этот мир, — от возбуждения Кадаж вскочил, пристегнутые к голеням полы плаща всплеснули пламя, вырвав из костра снопы мерцающих золотистых искр. – Но моей жертвы оказалось не достаточно. Ему необходимо больше. Чтоб возвратятся в этот мир уже совсем живым. — Воскрешение Сефироса! – Лоз в конце концов совсем оставил вскрытое нутро байка в покое и, как зачарованный, слушал младшего брата. — Да. Сефирос произнес мне, что нужна другая жертва. Предатель должен дать свою жизнь старшему брату. Так должно быть. — Сомневаюсь я, что Клауд захотит жертвовать собой, чтоб возвратить старшего брата, — чуть приметно покачал головой Йазу и со вкусом добавил: – Он его терпеть не может. — Я знаю, — нетерпеливо отрезал Кадаж. – Я сам еще не до конца все сообразил. Старший брат произнес только, что мы должны проследить, чтоб предателю ничего не грозило и беречь его от всех угроз. Мы больше не должны принимать его, как предателя, а только как материал, нужный для возрождения Сефироса. Кадаж замолчал, беспомощно смотря в рассеянные лица братьев. Естественно, им было тяжело. Они не слышали Мама так ясно и ясно, как сам Кадаж. Так, как ему казалось, он способен сейчас слышать Сефироса. Его волю. Чувствовать его незримое императивное присутствие над всеми троими шинентай. Ликование неистово стучалось в венах Кадажа. Ну, как им разъяснить то, чего Кадаж и сам не осознавал до конца? Даже и не осознавал в сути, быстрее ощущал правоту слов старшего брата. — Сефирос произнес, что ненависть Клауда привязывает его к этому миру посильнее, чем что-либо другое. Пока Клауд живой, он ключ, способный открыть Сефиросу дорогу назад в мир живых. И он достигнул собственного, глаза Йазу чуток сощурились, нечто очень знакомое: острое и ясное блеснуло на деньке узеньких вытянутых зрачков. — Означает, если Клауд умрет, старший брат уже никак не сумеет возвратятся? – медлительно, как будто пробуя по отдельности смысл каждого слова произнес Йазу. Он не знал, кто таковой Иуда Искариот. Даже никогда не слышал о нем. И Кадаж не слышал, но зато соображал очень стремительно. В последующую же секунду взметнулись бешеной птицей языки пламени, и страшнейший удар в челюсть отшвырнул Йазу прочь от байка, под ноги младшему шинентай. Взвыв, как кричат бешеные животные Кадаж ринулся на него сверху, вцепился в гортань. — Не смей! Не смей даже мыслить об этом, кретин! – не переставая рычать, одними выдохами выкрикивал Кадаж, в то время как его пальцы выжимали из брата воздух. – Либо я сам убью тебя. Я сам! Я не дам для тебя стать предателем. Нас только трое. Это очень не достаточно, чтоб один из нас… — Он сгубит нас. Сефи… рос, — из последних сил пытаясь оторвать от себя Кадажа, прохрипел Йазу. — ХВАТИТ! Могучая рука обхватила Кадажа поперек груди, рванула вспять. Он попробовал вырваться, но железное оплечье делало и без того сильную руку в два раза посильнее. — Закончите! Оба, — сдувая волосы младшему брату на лицо, шумно выдохнул в затылок Лоз. – Перестаньте. Кадаж не мог. Он забился в захвате Лоза практически глупо, бессистемно и заорал. Жгучие, соленые слезы текли по его лицу. — Осторожно… ты ему ребра раздавишь… — хрипя и кашляя, подал снизу глас средний брат, — а мы не умеем… вылечивать. — Тише, тише, — не обращая внимание на пинки и должно быть довольно болезненные удары, Лоз ухитрился развернуть его, придавить головой к собственной груди, прочно стиснул уже обеими руками. – Кадаж, ты чего? Что с тобой? — Отпусти меня, Лоз, — угрожающе прошипел он в душную кожу куртки собственного брата. – Слушайся меня. В этом Лоз был полностью вне конкуренции – он удивительно умел подчиняться. Оказавшись на свободе, Кадаж резко отвернулся, избегая встревоженного взора гиганта, рассерженным жестом вытер перчаткой влажное лицо. — Послушай, Кадаж, — тихо заговорил как и раньше не пытающийся подняться Йазу. – Просто послушай меня… — Нет, — огрызнулся Кадаж. Шатаясь от распирающих его чувств, перескочил через потревоженный костер, сел на старенькое место. — Кадаж, я не предам тебя. Ты знаешь. Из-под упавших на лицо волос младший искоса следил, как Лоз помогает Йазу подняться, осторожно берет его за подбородок, осматривая то место, где от удара порвалась кожа на скуле. — Я не предам, — опять с нажимом повторил Йазу. – Я не пойду сначала против тебя, а означает, и против воли Старшего брата. Просто я… — Просто ты струсил, — еще по-детски мягенькие черты лица Кадажа застыли, обозначаясь жесткими углами, так прямолинейно напоминающими их общий макет. — Хочешь, я скажу для тебя правду, Кадаж? — Йазу высвободился от неудобной заботы Лоза, подошел к младшему брату, присел перед ним на корточки. Отсветы костра лизали рыжеватыми языками его растрепавшиеся волосы. — А до сего времени, выходит, ты мне всегда врал, Йазу? — Нет. Никогда. Но я молчал. И о многом молчал. Уверенность во взоре среднего брата принудила что-то поколебаться в Кадаже. Ему никогда еще не приходилось колебаться в собственных самых близких, самых родных созданиях. Это было, как колебаться в самом для себя. Он просто не мог поверить, что это происходит. Что Йазу навряд ли переживет эту ночь. Ему отчаянно потребовалось почувствовать поддержку. — Лоз, подойди сюда, — позвал Кадаж. – Йазу желает покаяться нам. — Я люблю вас обоих, — не опуская глаз, глухо выдохнул Йазу. – Сейчас я задумывался, что мы утратили тебя, Кадаж. И без тебя наше существование: мое и Лоза — уже не имело смысла. Я умру за тебя, я умру, если ты сочтешь, что так будет лучше, и скажешь мне умереть. Кадаж смотрел в уточненное лицо брата, не испорченное даже свежайшей ссадиной, смотрел, как движутся его мягенькие губки, и все никак не мог успокоить свою злоба. — Меня стращает Старший брат. Меня стращает его мечта, — Йазу грустно покачал головой. – Я знаю, что ты на данный момент не усвоишь того, о чем я говорю. Но я просто желаю жить. Жить, ликовать каждому деньку. Ликовать, что я живой и вы рядом. И не страшиться будущего дня. И знать, что мы все останемся живые. Я боюсь узреть тот мир, который пробовал сотворить старший брат. — Ничтожество, — тихо произнес Кадаж. Он был так разочарован, что ему не хотелось подольше оставаться под одной крышей с этим внезапно оказавшимся совсем чужим ему человеком. – Можешь больше ничего не гласить. Я все сообразил. Ты так жалок, Йазу. Ты таковой б… такая… Кадаж сам не знал, что пробует сказать. Переполненное презрением и омерзением, необходимое слово крутилось у него на языке, но все никак не желало вспоминаться. — Нет, это ты ничего не сообразил, Кадаж. Ты просто не можешь этого осознать. Ты – безумие Сефироса, а он был к тому же человеком, — Йазу гласил очень тихо, ровненьким, практически не окрашенным чувствами тоном, но от этих странноватых, плохих слов как будто пробирало сквозняком. – Каким бы он ни был и что бы он ни делал, он желал жить, Кадаж. Жить, обожать, быть возлюбленным. Не способен сказать ни одного слова Кадаж влепил брату пощечину, но Йазу уже нереально было приостановить. — Ты не имеешь права опровергать это, так как я это знаю. Я состою из этих желаний, также как ты происходишь от его любви к Мамы. Незапятнанные сотворения, в собственных обвинениях они были выше непристойности, выше двойного смысла слов, выше обычных для людей оскорблений, и Кадаж не выдумал ничего лучше, чем огрызнуться в ответ: — Жить? Обожать и быть возлюбленным? Очень же он, должно быть, этого желал, если его воплощенное желание взяло в руки ган-блейд и стало таким же убийцей, — пальцы младшего брата вцепились в волосы Йазу, притягивая его лицо практически впритирку к собственному собственному, бледноватые губки прошептали у самого подбородка: — как я и Лоз. Зрачки среднего брата дрогнули, чуток расширяясь, позже он покорливо опустил реснички, рукою оперся о колено Кадажа, чтоб удержать равновесие. — Ты желал сделать мне больно? Мне больно, — очень мягко констатировал Йазу. С другой стороны умопомрачительно бесшумно приблизился Лоз, тоже погрузился рядом на корточки: — Кадаж, Йазу не кинет. Если не веришь ему, поверь мне. Что сделать возражение на таковой аргумент, младший шинентай сходу и не нашелся. Все так же, за волосы, подтянул обманчиво расслабленного Йазу еще поближе к для себя. — Обещай, что не пойдешь против моего слова. — Обещаю. — Обещай, что не будешь пробовать причинить вред Клауду либо уничтожить его. — Обещаю, Кадаж. — Обещай, что всегда будешь заодно с нами, что бы ты ни задумывался. Обещай, что не предашь Мама и Сефироса. Что не предашь меня. — Я никогда не предам тебя, брат. Йазу вздернул подбородок, и две пары зияющих кошачьих глаз внезапно повстречались, соединенные общим пламенем. — Те желания, о которых ты гласил, неосуществимы, потому я верю для тебя. Мы существуем только для того, чтоб служить Мамы и Старшему брату. И ты будешь подчинятся каждому моему слову. Как было всегда. Пламя в очах Кадажа оказалось ярче, Йазу опустил взгляд. — Отлично, — медлительно выжал из себя снайпер. — Отлично, — как будто эхо ответил ему Кадаж. Он сам не замечал, что перед тем, как отпустить шелковистые волосы брата, его пальцы сжались так, что если б не перчатка, он мог изранить для себя ногтями ладонь. – На данный момент будем отдыхать. Завтра я решу, куда ехать далее. Над ними, захлебываясь, шумел дождик, черные потоки воды сплошной стенкой низвергались на землю. Мира не было. На всей земле существовали только они трое. И все таки что-то царапало душу Кадажа. Будто бы бы все обещания Йазу никак не могли перевесить тех странноватых слов, которые он произнес перед этим. Костер равномерно затухал, съежившийся огнь загадочно вертелся в глубине темных углей, похрустывая и шурша. Младшие братья устроились на 2-ух уцелевших одеялах, а Лоз смастерил для себя нехитрую лежанку из чехлов с сидений грузовика. Невзирая на встревоженное состояние, нехорошие мысли не длительно занимали Кадажа, и вязкое, как омут, марево сна практически сходу накрыло младшего шинентай с головой. Сон был похож на черные воды, слоистый, полупрозрачный, неясный, зыбучий, дарующий расслабление мускулам и покой разуму. — Эй, что такое, Йазу? Что не так? – через толщи темного потока просочился в его сонное сознание гулкий шепот Лоза. — Холодно, — как будто рябь по воде чуть различимо прозвучал ответ среднего брата и сходу просьба. – Согрей меня? — Иди сюда. Тихая возня перемещающихся тел, шорохи, шорохи, позже практически в унисон – два довольных выдоха. — Спасибо, Лоз. Так существенно лучше. — Обнять тебя? — Да, обними. Все затихло, и слоистые мягенькие покрывала сна опять укутали Кадажа. Но не навечно. — Йазу, ну чего ты? Нельзя же так. Не расстраивайся. Смотри, мы живые, Кадаж живой. Мы совместно. Совершенно не так плохо. — Да, Лоз. Да, естественно, — тяжкий вздох. — Не печалься. А то ты меня расстраиваешь. — Я не буду. Просто мне… как-то тревожно. — Почему? — Сам не знаю. Не желаю знать, — мягенький глас Йазу прозвучал не по привычке капризно, а потом вдруг опять перевоплотился в жаркую мольбу. – Лоз, помоги мне про все запамятовать. Дай мне ощутить себя возлюбленным. — Естественно. С радостью! И опять шорохи и возня, шелест расстегиваемых молний, и вздохи, и звучное сопение Лоза вперемешку с мокроватыми звуками поцелуев. Даже во сне Кадаж не удержался – поморщился. Снова они за свое! — Аааах! – резкий выдох. — Тише, тише. Расслабься. Так не больно? — Не больно. Не останавливайся, — шипение через зубы. И здесь Кадаж сообразил, что уже совсем не дремлет. Там, за чернеющей тушей байка, занимались всякими пошлостями его братья. И Кадажу это решительно надоело. Поначалу рука сама потянулась нащупать в костре головешку, зашвырнуть в их, чтоб знали, но позже… какое-то не поддающееся объяснению, кровожадное любопытство принудило Кадажа бесшумно подняться и темной тенью скользнуть на другую сторону кострища, заглянуть через байк. Как это ни забавно, но даже будучи возможно самым небезопасным из всех оставшихся на земле боевиков, Кадаж не только лишь не знал, но даже еще особо и не интересовался, откуда, как, а главное, почему берутся малыши, а поэтому еще даже и фантазий особо не имел по поводу таких вот процессов. Ночное зрение братьев очень отличалось от обыденного. Каждый предмет в мгле виделся Кадажу как будто обведенным узким чуток мерцающим контуром. И сплетенные голые тела братьев невыносимо светились серебром. Они двигались, нескончаемо, скупо и в то же время так лаского вжимаясь друг в друга, их руки и ноги переплелись меж собой в ненасытной жажде единения. — Родной! Родной! Ласковый мой, еще, еще так. Родной! — тихие всхлипы на каждом вздохе присваивали голосу Йазу такую пленительную чарующую красоту, что совершенно не тяжело становилось осознать Лоза, готового хоть всю оставшуюся жизнь ублажать и осыпать поцелуями собственного брата, так сладко стонавшего под тяжестью его тела. Настолько сильное омерзение накатило на Кадажа, что его даже затошнило. Безусловно, он издавна знал про «делишки» братьев и дурацкую привычку «возиться» вместе в мгле, на то он и был их фаворитом: он был должен все знать о команде. Просто ему никогда ранее и в голову не приходило подсмотреть за ними, слушать, что они молвят при всем этом. И вот сейчас он чувствовал, что прямо-таки терпеть не может этих двоих. Страшная несправедливость внезапно открылась ему в словах и действиях братьев. Неосуществимая несправедливость к нему – с его одиночеством. И остро хотелось кликнуть, что зато Мама любит его больше, чем хоть какого из их. Нет, даже больше, чем их обоих. И все они знают об этом! Но, как досадно бы это не звучало. Мать была очень далековато. Всегда очень далековато, чтоб обнять его, когда ему это было необходимо. Очень далековато. В то время, как Лоз и Йазу обымали, целовали и голубили друг дружку, и гласили слова любви, он был всегда ОДИН! Кадажу было не понятно такое понятие, как зависть, и он не мог знать, что наконец познакомился с ним. Здравый смысл давал подсказку уйти также тихо, как и пришел. Было разумеется, что с самого начала не стоило за ними подглядывать. Но даже реши он прислушаться к голосу разума, Кадаж очень колебался, что сумел бы расслабленно спать после такового вида. Совсем в один момент — и от того вдвойне болезненно – острое воспоминание о жесткой и холодной ладошки Сефироса, в которую он вжимался лицом, кольнуло Кадажа изнутри. И этой, последней, боли оказалось довольно. С кликом атакующей плотоядной птицы он взмыл над лежащим байком и сверху обвалился на братьев, разрушая их уединение, разрывая интимность, вторгаясь меж ними, как яростное карающее божество. — Кадаж! – успел изумится Лоз, до того как получил пяткой точно в солнечное сплетение и согнулся, не успев перекрыть удар. — Ах, ты ж Б! — младший шинентай коленями прижал руки Йазу к земле, всем телом навалился на брата, вцепился в волосы, горячо дыша ему в лицо. – Как ты посмел?! Как ты посмел быть счастлив, когда мне так сиротливо! — Кадаж. Светящиеся в мгле, как и его собственные, глаза Йазу оказались прямо перед ним, прямо под ним, и глас – чарующий, мягенький. Без мельчайшей интонации обвинения либо упрека, только боль от того, что ему больно, только сочувствие и забота. — Оставь меня, — так как будто это не он сам накинулся на Йазу и обездвижил его, отчаянно огрызнулся младший и отпрянул прочь, слепо, растерянно, и, пьяный своей бурлящей кровью, практически повалился на Лоза, на грудь Лозу, в прочные надежные объятия его огромных рук. — Не плачь, Кадаж, — торжественно, как будто эта такая будничная для их фраза имела некий сакральный смысл, произнес над ним Лоз, и теплая ладонь погладили его волосы, еще крепче прижимая его лицо к чуток увлажненной разгоряченной коже. От Лоза исходил сильный, одуряющий запах, умопомрачительно мужской. Даже более мужской, чем от Сефироса, хотя о чем это он, от Сефироса вообщем ничем не могло пахнуть. И Кадаж потянулся к нему, сам обхватил Лоза обеими руками. И ему вправду захотелось рыдать от растерянности, и такового ужасного одиночества, и никогда еще не изведанной жалости к себе. — Кадаж, милый, — ладонь Йазу легла ему меж лопаток. – Не нужно так. Успокойся. Мы все совместно, мы тебя любим. Мы тебя очень любим, Кадаж. Больше всех! — Угу, — кивнул сверху Лоз, и Кадаж ощутил, как этот маленький звук гулко отдается в широкой груди под его щекой. Голые и жаркие от незавершенного секса, они обымали его и гладили по спине и волосам. И уже ни о чем же не хотелось мыслить, никуда стремится, а только ощущать их заботу, упиваться ею, тонуть в ней. — Не отпускай меня, — толи отдал приказ, толи взмолился он Лозу и откинул голову навстречу дыханию Йазу: — Целуй меня. И они были теплыми, их руки практически держали его на весу, раздевая, баюкая. Мягенькие губки Йазу так сладко, томно скользили по его спине, по лопаткам, повдоль позвоночника, по краям; Лоз терся щекой о его маковку, то и дело мимолетно целуя лоб, брови, закрытые глаза Кадажа. И в ответ он сам неудобно ощупывал пересохшими губками ключицы и плечи брата, а Йазу уже практически совладал с последней его одежкой, и без нее было еще лучше. И тело его нетерпеливо горело, требуя больше их прикосновений. На замену нежности пришла грубость, и он потянулся ввысь напористо вжимаясь губками в подвижный горячий рот Лоза, упорно толкаясь с ним языками, практически раня друг дружку. А рот Йазу напротив оказался преданным, сладким, покладистым. Согласным на все. И вот уже Кадаж лежал, плечами прижавшись к животику сидячего Лоза, меж его коленей, огромные руки хаотично гладили его грудь и лицо, и Кадаж ловил губками и целовал загрубелые пальцы, в то время, как Йазу зарылся лицом ему в пах, вытворяя там совсем невообразимые вещи, от которых хотелось вскрикивать и прижимать голову Йазу поближе к для себя, и сжимать его ногами, чтоб он не мог закончить, а волосы Йазу на ощупь, как ветер и вода, как струящийся поток, и ему вопить хотелось от наслаждения и экстаза. Практически всю ночь, сколько хватило сил, они обожали друг дружку с той утонченной изобретательностью, с которой могут заниматься любовью только невинные и любознательные малыши. Самый неопытный из всех — Кадаж стремился испытать сходу все. Вся его злоба, все недовольство братьями так стремительно и просто переплавились в ненасытное желание обладать ими и отдаваться им, совсем не видя и не осознания никакой различия меж 2-мя этими процессами. Они забывались сном в счастливом изнеможении и просыпаясь начинали опять целовать и ублажать друг дружку, соединяясь по двое и сходу по трое во всех мыслимых и невообразимых позах, на какие только хватало фантазии. Уже на рассвете, когда дождик, успев размыть солидные канавы по обеим сторонам дороги, в конце концов таки закончился, металлический человек Лоз поднялся над спящими братьями и сладко потянулся во весь рост. Методом нехитрых махинаций был воскрешен благополучно почивший костер, сготовлена нехитрая еда, и старший шинентай, достаточно улыбаясь своим мыслям, опять полез колупаться вовнутрь покоробленного байка и не думая о том, чтоб одеваться. Разбуженный передвижениями брата Йазу сонно моргнул туманными очами и, вытянув руку, лениво погладил старшего по ляжке. Посильнее шевелиться не стал, чтоб не разбудить спящего фактически на нем Кадажа. Волосы младшего растрепались по груди Йазу серебристыми ручейками, часть прядей попала в приоткрытый во сне рот Кадажа, но он этого не замечал. Сон его был крепок и безмятежен, как и положено каждому ребенку. Ни Сефирос, ни Мама не беспокоили его, как бывало, наполняя своими голосами и видами его видения. Может быть, ему даже снилось, что у него есть обычная семья, обычная жизнь, обычные предки, хотя навряд ли злосчастный шинентай имел хотя бы даже самое общее представление о том, что же все-таки это такое и на что похоже. И Йазу вздохнул над ним и осторожно поцеловал их фаворита в лохматую маковку. Никто из их еще не знал этого в точности, но все трое уже ощущали, что далее их путь устремится прочь от городов, прочь от людей, прочь от останков компании Шин-Ра и путей предателя. Кадаж послушает Йазу, если и не выступив вопреки воле Сефироса, то само мало отступив от ее выполнения по максимуму и отдав Клауда его судьбе. А песню Мамы было так тяжело разобрать, когда спящие братья дышали по различные стороны от него. Они никогда не считали себя детками, потому им было не понятно, что люди предполагают под словом «взросление». И вот сейчас перед ними лежал большой мир, полный еще неизвестных им слов и понятий. Целый мир со всем его разнообразием смысла – для троих. Конец 30.11.2005 – 16.01.2006 Итак, мы с Мурчик поглядели Final Fantasy: Advent Children и пришел ко мне старенькый новый фэндом. Не могу сказать, что так люблю этот фик. Это снова же фиковый фик. Никакой своей мысли, только трахаются. А вот шинентай люблю. И люблю лаского. Про "двойную гончюю" я тогда не знал. Узнаю еще.

1 2 3 4 5 Просмотров: 258 | Рейтинг: 0.0/0

Всего комментариев: 0

Статистика
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0