Воскресенье, 19.05.2024, 05:16 | Приветствую Вас Гость

ALL FICS

Главная » 2013 » Апрель » 16 » article_67
19:45
article_67
Ориджиналы
Рейтинг: PG-13
Жанры: Джен, Ангст, Психология, Философия
Предупреждения: Непреличная лексика
Размер: Мини, 10 страничек
Кол-во частей: 1
Если встретите грамматическую либо стилистическую ошибку в тексте, пожалуйста, выделите ее мышкой и нажмите CTRL+ENTER.
1
— Самые прочные дела, связывающие души и сознания людей, начинаются в критериях принужденной близости, недаром псевдо— и просто психологи так обожают стокгольмский синдром. Самым, пожалуй, броским примером тесноватых отношений вследствие принужденной близости является связь Робинзона и Пятницы. Она же явна! Двое парней — здоровых, без вредных привычек, ведущих активный стиль жизни и не имеющих способности переедать — просто должны испытывать потребность в сексе. Рука может быть неплохой помощницей, и правой можно поменять с левой, но для чего ограничивать себя, если есть варианты? Либо вот Остап Бендер и Киса Воробьянинов, — продолжила дама, мечтательно улыбнувшись. — Это просто мечта поэта! Другими словами слэшера. Их связь тоже явна. И даже не нужно разламывать голову, кто сверху, кто снизу, все ясно. Фактически в каждом произведении можно отыскать намеки, а время от времени и факты. Просто ваши цензоры все это вырезают по непонятным мне причинам.
Дама нахмурилась, и ее лицо стало совершенно противным. Кроме того, что обвиняемая писала богопротивные вещи, она красилась! Более того, выщипывала брови и, Мария была готова в этом поклясться, делала маски для лица.
«Нет более мерзкого вида, — покачала Мария головой, не отводя осуждающего взора от обвиняемой. — Разве что накрашенный мужчина».
Самое необычное, что и такие встречались. Естественно, не на улицах, по другому их казнили бы без суда и следствия, но в новостях временами ведали об следующем отысканном притоне. И эти мужчины занимались тем, чем Бог повелел заниматься семейным парам, чтоб плодиться.
На бледноватых щеках Марии выступил румянец, когда она представила для себя душную комнатку, кое-где в подвалах, в каких один из парней был дамой.
Как? Как может обычная дама получать наслаждение, представляя для себя _это_? Как может она писать настолько богомерзкие вещи? Как может она упорствовать в собственных заблуждениях?
— Вы ограничиваете. И хорошо бы только себя — всех. Вбили в свои пустые головы, что имеете право решать за других, одели темные платьица, запамятовали, что такое удовлетворенность и удовольствие, и пытаетесь прочистить мозги окружающим. Ну и Бес бы с вами, в особенности, если вы перестанете меня вылечивать. Я не больна. Я просто свободна от вашей лживой морали. И хорошо бы меня вылечивали мужчины, чего еще от их ждать? Они просто страшатся, катастрофически страшатся, что дамы станут посильнее, что будут свободны от их власти и закончат им подчиняться. Но вы-то! Те, кто меня слушает, вы же сможете быть не такими! Для чего идете на поводу у глуповатых и пугливых членоносителей?
Мария вздрогнула от резкого звука, оборвавшего речь обвиняемой: председательница комиссии отвесила той размашистую пощечину.
Дама замолчала, вытирая сбегающую из уголка губ неописуемо красноватую кровь. Мария, как завороженная, смотрела на колоритное пятно.
— Вы всегда решаете трудности насилием, — произнесла обвиняемая. — Не нравится напечатанное — вырезать, снятое либо спетое — не пускать в эфир, произнесенное — по роже, с размаху. И хорошо бы вы удовлетворяли свою страсть к насилию... Хотя, пожалуй, вы — достойный пример госпожи. Лишь бы поменять темное сукно на кожу. Молвят, вашему муженьку это нравится. Нравится лизать ваши растоптанные убогие туфли.
«Замолчи», — желала кликнуть Мария, но не смогла. Ужас за себя и кошмар перед безумием обвиняемой сковали гортань. Мария не понимала, почему эта дама с завидным упорством достигает все более серьезных наказаний. Откуда в ней силы смеяться, когда ей с мылом моют рот? Откуда силы выкрикивать пошлые частушки, когда хлыст опускается на нагую спину, истекающую кровью?
— Я же гласила, — осипло произнесла обвиняемая. — Насилие. И вы ничего не сможете мне противопоставить. Стадо забитых инфантилов. Вы даже не умеет получать наслаждение от близости...
Растекшаяся краска покрывала лицо обвиняемой отвратительными разводами. Дама уже не была ни вызывающей, ни вопиюще небезопасной. Но все равно продолжала гордо держать голову и ухмыляться.
— А сказать вам кое-что? По секрету? — насмешкой спросила обвиняемая. — Я — мазохистка. Мне в наслаждение быть наказанной. Естественно, такие верхние, как ваши охранницы, быстрее покалечат, а вот с вами я была бы не прочь развлечься, госпожа мэр. Молвят, вы понимаете толк в неповторимых извращениях.
Мария никогда не лицезрела на лице председательницы комиссии настолько ярчайших пятен. Они слепили. Или так как были очень красноватыми, или так как кожа была очень белоснежной.
«Замолчи». И опять не произнесла. Ей всего только нужно посиживать на стуле и не дергаться. Дождаться конца допросов, подписаться под протоколами и возвратиться к собственной жизни. А обвиняемая... остается в прошедшем.
— На исцеление, — выжала из себя председательница. — Принудительное. Серьезное. Пересмотр вероятен только через два года по советы лечащего доктора.
— Милая, ты лично будешь меня вылечивать? — саркастически спросила обвиняемая.
Она смеялась, пока ее хлестали. Булькающий, каркающий хохот царапал и вынуждал морщиться. Мария с облегчением вздохнула, когда нездоровая растеряла сознание.
2
— Я могла бы притвориться, что раскаялась, — произнесла Номер две тыщи дробь тринадцать. — Это так просто. Каждый денек уступать понемногу, чтоб никто ничего не заподозрил, ведь нереально излечить за одну ночь. И вы бы поверили. Любая из вас — безликих, с мертвыми телами. И через два года я была бы паинькой. Такой скромницей, краснеющей, а еще лучше, бледнеющей от возмущения при слове «секс». Я даже выдержала бы испытательный срок. Сколько вы назначаете? Год? Мои руки загрубели бы, кожа состарилась бы, а лицо стало бы таким же пустым, как у вас. Была бы синюшной старухой, затянутой в траур. Но понимаете, я не желаю. Естественно, после вашего исцеления мне уже нечего терять, вы сделали и сделаете все, чтоб перевоплотить меня в такую же сероватую развалину, как вы сами. Снаружи. Все, что у меня осталось, — свободные мысли. В каких мужчины обожают парней, дамы — дам, а если случается гетная пара, то оба получают наслаждение от связи. Внезапно, правда?
Мария смотрела на Номер и молчала. Незачем задавать наводящие вопросы, пациентка сама скажет все свои мысли.
— Ведь мне остается только грезить. О неплохом, естественно. Вы подкинули в мою жизнь довольно ангста и дарка, чтоб я задумывалась только о флаффе. Правда, время от времени размышляю, когда РПС-фикшн со мной в главной роли станет десом.
Если б Мария не общалась ранее с схожими нездоровыми, то не сообразила бы и половины произнесенного Номером. Работа посодействовала обогатить словарный припас.
— Но все таки, мне почаще видится флафф. Понимаете, вы могли быть прекрасной дамой, если б позволяли для себя улыбаться. Ухмылка... Она освещает лицо. Даже самая рядовая дама становится ярче. Притягательнее. Я всегда пробую представить для себя, какой бы вы стали. Может быть, улыбнетесь?
— Поведайте о собственных снах, — попросила Мария.
— Не улыбнетесь, — вздохнула Номер. — Жалко. Что вы желаете знать? Сейчас, к примеру, мне приснилась месса. Священник, весь таковой серьезный, одухотворенный, читал молитву на латыни, а прихожане в экстазе закатывали глаза. Конечно, после мессы он удалился в свою келью, где повстречался с хахалем, а после бурного свидания наказывал себя за грех. И чем посильнее он себя наказывал, тем больше было его наслаждение. Ему даже не нужно было дотрагиваться к для себя, чтоб кончить... С вами скучновато. Ваша матушка уже взорвалась бы и выслала бы меня на процедуры. Кстати, вам никогда не делали клизму? Если верно поработать мускулами, удерживая внутри себя воду, можно получить роскошный оргазм. Хотя вы понятия не имеете, что же все-таки это такое. Незамужем и даже не лобзались, как, плотские наслаждения — грех. Но вы себя трогали? Понизу? Неуж-то никогда не было интересно, откуда идет кровь во время менструации?
Мария и бровью не повела: тупо поддаваться на провокации пациентов. Тем паче, такие топорные.
— Поведайте о собственной семье, — попросила она.
— О, я могу столько всего наплести, — протянула Номер. — Представьте, в каком экстазе будет моя мама, когда прочтет ваши записи. Могу. Но не буду. Это катастрофически скучновато, и мне все равно никто не поверит, ведь у меня примерная семья. Понимаете, если б госпожа мэр была моей мачехой, весь треп смотрелся бы куда достовернее. Но добропорядочная гражданка вроде нее не изловит ни 1-го белоснежного пятна на свою накрахмаленую черную юбку. Хотя история инцеста меж мамой и дочерью смотрелась бы обворожительно неприлично. Но моя матушка чиста. По последней мере, со стороны секса. Она _размножалась_, а после плакала. Понимаете, отец всегда желал отпрыска, а родилась я. Естественно, он продолжал стараться над древесным телом, при этом не просто «сунул-брызнул-высунул», а пытаясь не разрушить матушку. Только та не ценила его усилий. Напротив, чем мокрее она становилась от его рук и девственных поцелуев, тем больше проливала слез. И чувство вины у отца росло, росло и росло. Резвее, чем член кобеля, почуявшего течную суку. Я с юношества слышала эти рыдания и с юношества же терпеть не могу их. Можно попить?
Мария молчком пододвинула Номеру графин с водой и стакан.
— Спасибо. Моя матушка компенсировала недочет страсти домашней деспотией. Лицезрели бы вы моего отца! Мэр, гневный, сильный и уверенный, дома преобразовывался в бекающего ягненка. Такое хилое, убогое существо, которое опасается сказать слово поперек козе. Ну либо козлу, я практически уверена, что у моей мамы есть яичка. Прочные, блин, и железные. Нет, меня не наказывали. Меня _воспитывали_. Понимаете, порка, которой меня подвергли на слушании, и электрошок, которым меня пробуют тут излечить, — детские забавы. Подобные меры в развлечение для той, кто с юношества стоит на горохе, дремлет на нагом полу и терпит побои.
Номер снова промочила гортань.
— По сути, любящая мама может выручать собственного малыша с таковой фантазией, что матерые фикрайтеры позеленеют от зависти, и их можно будет отлавливать на улице, определяя по цвету лица. И я на данный момент не только лишь о воспитательных мерах. Все эти «не общайся с тем-то, он плохой», «пей молоко, это полезно», «ешь, ешь, ты растешь, организму нужна энергия» и прочее оказывают такое прелестное воздействие. У меня была знакомая... Ну, как это нередко бывает: я — дочка мэра, она — дочка прокурора, мы просто должны быть подругами. Итак вот, когда мать Лизаветы попала в поликлинику, дуреха закончила есть. И хорошо бы денек либо два. Она не ела полторы недели, пока не оказалась в одной палате со собственной матушкой. И не поэтому, что холодильник либо стол были пусты, прислуга-то никуда не делась. И не из-за стресса и переживаний о матушке. Так как никто ей не гласил, что эта пища полезна и ее _надо_ есть. Может быть, девченка и стала бы самостоятельной, оголодай совсем, но ей не дали. Драматичность судьбы. Госпожа прокурор так выручала свою дочь, что выработала у нее условный рефлекс: есть только после команды. Как у выдресированных животных. А самое прелестное в том, что она — матушка — этого не желала. Либо вы так не считаете?
— Вроде бы вы воспитывали собственного малыша? — спросила Мария, внося пометки в дело Номера.
— О, я просто не стала бы рождать, — рассмеялась та. — Только представьте, какой мир и какую семью я предложила бы собственному потомку. Черные углы и подвалы? Опущенные в землю глаза? Наказания за хохот? Моя матушка, отточившая на мне приемчики по воспитанию? Ну уж нет. К тому же, чтоб родить, нужно выйти замуж. По другому малыша заберут прямо из матки и передадут в безгрешные руки. Что не сделает его жизнь легче. Как, выблядок. Незаконнорожденный. Точно подхвативший у матушки ген разврата. Ну либо у батюшки, какая разница. Его будут тюкать, пока не доведут до ручки. Либо еще ужаснее, ему попадется по-настоящему любящая и рачительная мама. Кошмар же. Только они могут патетично и от всей души шептать «я дала для тебя наилучшие годы жизни, как ты можешь?»
По щеке Номера скатилась слеза. Незапятнанная и вопиющая. Пациентка как будто решила добить Марию и шмыгнула носом.
— Приблизительно так. Только они от всей души так задумываются. Понимаете, когда мне было восемнадцать, матушка желала дать меня замуж. Я, правда, стремительно переубедила жениха. И второго. И третьего. После десятого они стали появляться все пореже. Ох, как злилась матушка. «Тебе нужно замуж! И малышей родить! Кто для тебя кружку воды принесет, когда будешь болеть либо дохнуть?!» Вы, правильные, любите быть рабовладельцами. Вам не достаточно общества, которым можно крутить и крутить, не достаточно слуг, которым, по сути, некуда податься, вы рожаете для себя легитимных рабов. Лепите из их таких же уродцев, как вы сами, а тех, кто сопротивляется, — вылечивайте. Два часа, доктор. Вам пора готовиться к последующей пациентке, а меня ожидают процедуры. К тому же, хватит с вас на сей день оскорблений.
— Тут я решаю, когда хватит, — расслабленно произнесла Мария.
— А вы заставьте меня гласить, — подмигнула Номер.
Никчемно. Мария даже не стала пробовать.
— Жалко. Вас, в отличие от других, любопытно слушать, — произнесла она. — До завтра.
3
— Я утомилась. Мне скучновато, и я утомилась от скукотищи. Вы выдумали превосходный распорядок денька: час либо два на дискуссии с вами, три-четыре на процедуры, все другое время — мое. Полтора часа на прогулку, на которой мне нельзя говорить с другими пациентками. Никакой бумаги, никаких карандашей. О да, мне можно глядеть телек, в особенности проповеди. Всю жизнь желала.
Номер замолчала, разглядывая свои руки — красноватые, обветренные, на которых не осталось ни следа ухоженности.
— Понимаете, писать увлекательнее, чем просто выдумывать, — продолжила она. — Естественно, оформить можно не всякую историю, и все таки. Есть мистика в том, что водишь ручкой либо карандашом по бумаге, подбирая слова и причесывая предложения. Такового шанса просто нет, когда говоришь либо думаешь. Поначалу нужно зафиксировать. Как вы фиксируете меня. Вот я бегаю, вся такая свободная, счастливая, полная чувств, позже вы меня ловите, привязываете к столу и начинаете обрабатывать. Через несколько минут я уже вся искрюсь, но вам все равно, ваше творение еще не совсем и в глубине души вы понимаете, что никогда не будет безупречным, но вы стараетесь, стараетесь, пока оно не станет еще чуточку лучше. Либо подохнет, невелика разница. Одним больше, одним меньше. У вас всегда найдется другая заготовка. А вот мне не даете размазать слова по бумаге. Мне только и остается, что изловить одну-две фразы и препарировать их, пока не усну. К утру они вероломно дохнут, оставив после себя вонь: носом чую, что-то было, но не могу вспомнить, что конкретно. Можно я буду ходить, пока мы разговариваем? Я лежу на кровати двенадцать часов в день, утомляет.
— Пожалуйста, — разрешила Мария.
— Понимаете, что меня поражает? Вот вы не получили никакого образования. Высшего, я имею в виду. Окончили школу для девиц, в какой вас обучили читать, писать, считать и еще куче способностей, которые к лицу солидной даме: шитье, вязание, готовка и т.д.. Все же, конкретно вы проводите со мной беседы. Дама не имеет права получать высшего образования, мужик не имеет права вылечивать даму. Разве не волшебно?
Номер подошла к окну, обняла себя и замолчала. Мария не стала просить ее продолжать: когда пациентка отыщет идея и слова, чтоб ее выразить, она выскажется. Так было и на прошлых беседах.
— Меня поражает, что вы не осознаете тривиального. В семьях сначала едят мужчины. Непринципиально, какого возраста. Главное, чтоб у их был член. Даже приблудный работник фермы получает порцию ранее, чем хозяйка дома. Стоит удивляться, что детская смертность формируется в главном за счет девченок? А ведь мы живем в 20 первом веке. При детской смертности в 20 три малыша на тыщу рожденных, пятнадцать приходится на натальный период, из их тринадцать — девченки. Удивительно, правда? Одна моя знакомая поведала, что ее дочь _выбросили_, так как она родилась слабенькой и недоношенной. _Выбросили_, вы осознаете? Как мусор. Мальчугана положили бы в инкубатор, но от девченки решили отрешиться. Только та выжила. Ночь валялась в железной ванночке и пищала. Позже ее все-же выходили. Попытайтесь вы, взрослая здоровая дама, ночь пролежать на металле. Нагой. Без способности встать и уйти. Дам не ценят. Совершенно. Хотя у неких парней бывает любовь, да, — усмехнулась Номер. — Только древесное тело ее убивает. Кстати, жалко, что у вас нельзя курить. Приятно держать в руках сигарету. Отвлекает и помогает занять пальцы.
Пациентка отвернулась от окна, возвратилась на кушетку, легла на бок и поглядела Марии в глаза.
— Что мы имеем в конечном итоге? На 10 двадцатилетних парней приходится восемь двадцатилетних дам. К 30 годам соотношение становится еще ужаснее. К пятидесяти — 5 к 10. Мы же не ведем войн, некоторому прореживать мужскую часть населения. Эпидемии тоже не решают вопрос: мужчины получают профессиональную помощь, дам вылечивают такие же неучи, как вы. Нисколечко не пробую вас унизить либо обидеть, но вы таковой же доктор, как я — примерная мама семейства. Так что, если начинается мор, то демографическая ситуация становится только ужаснее. Вот и скажите мне, как, по-вашему, должны мужчины избавляться от накопившегося желания? Вагин-то на всех не хватает.
Номер замолчала, выжидательно смотря на Марию.
— Бес, почему все дискуссии с вами — это двухчасовые монологи? Отлично, я сама отвечу на собственный вопрос, хотя вы уже понимаете, что я скажу, вам известна моя «болезнь». При таковой нехватке вагин процветают общественные дома и гомосексуализм. Я-то не против ни 1-го, ни другого, но ваше общество морщит носик, когда подобные мне пишут об этом, три хаха, разврате. Естественно, солидные люди не какают, а если вдруг случается конфуз, то только фиалками.
Номер села на кушетке и свесила ноги.
— Итак, что мы имеем в конечном итоге. Маскулинное общество старательно уничтожает демографическое равновесие, наплюем на погрешности, а позже навязывает лживую мораль. Я не отрицаю полезности религии, людям нужно во что-то веровать, но... Но в данном случае палка перегнута раз 10 под самыми необычными углами, и вся полезность издавна перевоплотился в ущерб. Это как с алкоголем. Бокал красноватого вина оказывает влияние благотворно, литр водки может уничтожить. Только алкоголь — это грех, а вот вера — нет. Она чиста. Плотские желания развращают и уничтожают душу. Наслаждаясь на земле, вы непременно попадете в ад. Фактически, компания там поинтереснее будет, но муки, о которых вещают ваши проповедники, принуждают волосы встать стоймя. Это, естественно, упрощает депиляцию, но... А ведь если поразмыслить, то на вас приходится три смертных греха, а меня можно обвинить исключительно в одном. Объяснить, либо сами догадаетесь?
— Поясните.
— И для чего я задаю глуповатые вопросы? — хмыкнула Номер. — Ну отлично. Начну с обвинений. Будь я прокурором, сначала припомнила бы латинское слово Superbia. Гордыня. Ваше общество считает себя так праведным, так безупречным, не без уродцев, естественно, но их выпалывают с завидным всепостоянством. Вы даете для себя право судить и осуждать. Кичитесь собственной моралью и трактуете Писание так, как угодно вам. Это не гордость. Это не праведность. Это не чистота. Это — гордыня. Если б ваша «правильность» была просто отмашкой, то черт бы с ней. Но бОльшая часть общества от всей души верует, что конкретно так и нужно жить. А несогласных — выпалывать. Гневно и яростно. Что, кстати, показывает на наличие гордыни, конкретно она считается первоисточником гнева. А это 2-ой пункт обвинения – Ira. Ну и последнее, Invidia — зависть. Если вспомнить определение термина, то это желание, чтоб кто-нибудь не обладал тем, чего нет у завистника. У меня были свобода мысли и наслаждение от секса и графомани. Вы меня этого лишили, по последней мере, наслаждений у меня точно не осталось. Естественно, лишили из зависти. Так как у _меня_ есть, а у _вас_ — нет. Если б не гордыня, гнев и зависть, вам было бы плевать на мои писульки, которые читают такие же, как я. Опровергнете?
Мария молчком смотрела на пациентку.
— Конечно, нет. Очередной глуповатый вопрос в мою копилку. Вы тут слушать и делать выводы, а не опровергать и переубеждать. Тогда продолжу. Мне плевать на свою корректность либо неправильность, я не собираюсь поменять мир. Тоже в чем либо гордыня, наверняка, но мне плевать. Я не завидую вам. Уж точно, не завидовала, — произнесла Номер и осипло засмеялась, откинув голову. — Даже на данный момент не завидую. Пусть я и заперта в 4 стенках, но я все еще свободна в собственных идей, а не считая свободы меня ничего не завлекает в вашей жизни. Гнев? Пожалуй, был. Меня злило, что вы заперли меня, злило, что предки решили отрешиться от меня. Но... выгорело, понимаете. Это не смирение, просто нехватка сил и переизбыток негатива. Единственный смертный грех, от которого я не отказываюсь, — блуд. Не только лишь с мужиками, да и с своими руками. И даже с дамами, — подмигнула Номер. — Тело женщины более умопомрачительно, чем мужское. В принципе, что мужчину, что даму можно довести до оргазма примитивной стимуляцией примитивной зоны. Естественно, если доводимый субъект не сопротивляется. Но на человеческом теле много точек, раздражая которые можно достигнуть многого — от хохота до слез. И у каждого — свои потаенны. Естественно, есть традиционная карта зон, на которые стоит направить внимание, но у всех чувства развиты по-разному. Кому-то нравится одно, кому-то другое. Любая универсальная отмычка должна быть заточена под определенного индивида. Только не все это понимают. Я говорю не о вашем скованном и зажатом обществе, а о схожих мне... писателях.
Номер опять встала и начала кружить по комнате.
— Каждый переносит на героев собственных историй личный опыт. Что полностью понятно, я тоже так поступаю, я ведь больше ничего не знаю, хотя и могу придумать. Неудача в том, что «свой опыт» часто становится непререкаемой правдой. Тоже, в принципе, гордыня. Выросшая из зашоренности, но... Кстати, за мной все-же два греха. Но ваше общество все равно лидирует. Хотя, если отлично поразмыслить, меня можно обвинить и в зависти. Это таковой неплохой аргумент «критик завидует, поэтому ругает». Либо вы не согласны? Хотя кого я спрашиваю, — махнула Номер рукою.
Пациентка молчала, уставившись впереди себя. Мария ассоциировала эту обыденную и невыразительную даму в возрасте с броской и саркастической допрашиваемой. Полгода исцеления добавили на ее лицо морщин, и она стала смотреться прилично. Больше не кривила губки в презрительной и вызывающей ухмылке, и в очах появилась благочестивая скорбь. Еще малость, и получится достигнуть полных наружных перемен, а за ними последуют и внутренние, Мария была в этом уверена. Они уже начались.
— Дайте мне бумагу с карандашом, — попросила Номер. — Пожалуйста. Всего одну тетрадь и один карандаш. Я себя не убью, для этого не необходимы средства находящиеся под рукой, можно собираться с силами и подавиться своим языком. У вас же появится материал для истории заболевания, какая разница, говорю я либо пишу? Пожалуйста.
Мария лицезрела слезы пациентки 10-ки раз и не веровала им. Номер от всей души плакала только во время неких процедур, и то это была всего только физиологическая реакция.
— Нет, — произнесла она. — Вы отлично понимаете, что это запрещено. К тому же, это помешает вашему исцелению.
— Я вас терпеть не могу, — зло бросила Номер. — Терпеть не могу. И пусть меня покарает _ваш_ Бог. _Мой_ — простит.
Мария лицезрела, что пациентка желает сказать что-то еще, но сдерживается. В конце концов, Номер выдохнула и легла на кушетку.
— А сейчас собирайте материал, Мария, — усмехнулась она. — Любопытно, как это у вас получится, если я буду молчать.
Номер подмигнула и уставилась в потолок.
— Поведайте, почему вы начали писать эти истории, — попросила Мария.
Пациентка бездвижно лежала на кушетке и молчала.
— Если не будете гласить, мне придется назначить вам наказание.
Номер и бровью не повела. Улыбалась своим мыслям и молчала.
— Отлично, сейчас мы закончим ранее. Вам запрещены прогулки. С нынешнего денька ваша порция урезается. Наши беседы сокращаются на час, процедуры — растут на два. Доскорого свидания.
Пациентка молчком поднялась и, улыбаясь, пошла на выход. Безропотно позволила санитарке сковать руки и произнесла обычное «до завтра, доктор».
«Откуда в ней это?» — в очередной раз спросила себя Мария, пытаясь придумать, как сломить сопротивление Номера.
4
Прошел уже месяц, а Номер все молчала. Совершенно. Вопль был единственным, чего от нее добивались. Денек за деньком проходил по одному и тому же сценарию: подъем, процедуры, час молчания, в течение которого Мария либо ее матушка пробовали разговорить супротивную пациентку, потом опять процедуры и четыре стенки палаты.
Номер не ела. Поначалу она уменьшила объемы принимаемой еды, а после стала только пить. Если б пациентка была монахиней, Мария восхитилась бы ее стойкостью и аскетичностью: тени подчеркивали высочайшие скулы, тонкие запястья были так неописуемо великолепны, что Мария с трудом удерживалась от искушения прикоснуться к хрупкой коже.
— Вы должны есть, — произнесла она в очередной раз и чуть не побагровела под пронзительным голубым взором. — По другому умрете от истощения.
Номер растянула сухие губки в ухмылке. Мария практически ужаснулась, что узкая кожа лопнет и по лицу пациентки потечет кровь. Противное и тошнотворное зрелище.
— Я ведь даже не прошу вас разъяснить мне предпосылки вашего невразумительного поведения. Тетрадь и карандаш, правильно?
Ухмылка Номера стала более саркастической.
— Вы же понимаете, что я не могу дать их, — укоризненно произнесла Мария. — Неуж-то вы так не цените свою жизнь?
Пациентка рассмеялась. Она не гласила ни слова, но ее осиплый, сухой хохот был полон вопросов. «Какую? Эту? В 4 стенках, когда меня утром до вечера воспитывают, пытаясь убить то, чем я являюсь?» Номеру не нужно было кидать обвинения, Мария слышала их не раз. От нее, от 10-ов ей схожих. И время от времени спрашивала себя, на самом ли деле у этих озлобленных слов нет земли. Только организм прекращал кровоточить, и Мария брала себя в руки. Естественно, она, ее матушка и коллеги правы. Дело ведь даже не в обществе. Просто пациенты разрушают себя. И окружающих, естественно, если кто-то захворал гриппом, он может заразить другого. А страждущим нужно помогать. Если б пациенты держали свои фантазии при для себя, то не предстали бы перед комиссией. Но они пробовали распространять заразу.
— Напрасно. Вы осознаете, что нам придется заставлять вас есть?
Номер даже не пожала плечами. Зевнула и вновь свалилась на кушетку, изучая взором потолок, будто бы там было что-то написано. Можно было вколоть нездоровой наркотики, тогда она точно заговорила бы, но это было глупо. Так считала даже матушка Марии, а у нее был обеспеченный опыт.
— Вы же не любите уколы и точно не обрадуетесь трубке во рту. Для чего делать свою жизнь еще неприятнее?
Никчемно. Как в хоть какой из последних 30 дней. Номер слышала все воззвания к для себя, но не отвечала. Как будто отдала обет молчания.
Мария нахмурилась. В который раз она ассоциировала пациентку с монахиней, осталось только именовать ее страдалицей. Даже если нездоровые молчат, они способны заразить, тем паче ложью.
— Что ж, я обязана признать, что за последние восемь месяцев ваше состояние усугубилось. Если б я была единственным лечащим доктором, то решила бы, что дело в моей некомпетентности. Но вами занимались трое. Я доложу комиссии о бессмысленности предстоящего исцеления. Вас следует изолировать до конца жизни.
Мария закрыла дело номер две тыщи дробь тринадцать, но пациентка даже не моргнула.
5
Ночами Мария подходила к палате Номера и следила за ней. В большинстве случаев та спала: поверхностно и неспокойно, как будто ее преследовали бесы заболевания. Тонкое, истощавшее тело терялось под томным одеялом, пациентка повсевременно зябла. Время от времени Номер ощущала чужое присутствие, открывала глаза и смотрела на дверь пылающим взором, но не могла узреть Марию: не позволяло не только лишь севшее зрение, да и зеркало, скрывающее наблюдающего от жителя палаты. Все же, пациентка откидывала одеяло, похабно раздвигала ноги и рукоблудила, безрассудно смеясь. Может быть, пару месяцев вспять Мария и вспыхнула бы от смущения, от наглости Номера, от желания прикоснуться к гибкому и бесстыжему телу, но на данный момент испытывала только некомфортное омерзение. Доктор качала головой, разворачивалась и уходила.
Мария никак не могла осознать, почему дама из неплохой семьи, с блестящим будущим, бросила вызов _обществу_. Почему не отказалась от собственных заблуждений, хотя бы для того, чтоб избежать неспешной и истязающей погибели. Ведь накалывать так просто. Нужно всего только носить маску, которая устроит родителей, друзей и публичное мировоззрение. Эта маска должна врасти в кожу и душу так крепко, чтоб носящий сам в нее веровал. Ее нельзя снимать, даже оставаясь наедине с собой: ухмылка оставляет на лице свидетельства злодеяния.
Мария возлагала надежды, что никогда не оступится и не станет для кого-либо еще одним безликим Номером. Ей очень нравилось быть главной героиней собственных рассказов, чтоб ее РПС-фанфик завершился так... убого.
Просмотров: 377 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:

Статистика


Онлайн всего: 2
Гостей: 2
Пользователей: 0