Командир — Hetalia: Axis Powers Персонажи: Германия, Италия, Наша родина, упоминания Рейтинг: PG-13 Жанры: Ангст, Драма, Философия, POV, AU, Songfic Предупреждения: Погибель персонажа, OOC, Непреличная лексика Размер: Мини, 3 странички Кол-во частей: 1 Если встретите грамматическую либо стилистическую ошибку в тексте, пожалуйста, выделите ее мышкой и нажмите CTRL+ENTER. Командир, командир, это что за ерунда? "Ничего, ничего, просто в небе облака. Просто так, просто так, как обычно, как обычно, С ерунды, с пустяка начинается война." Командир, командир, не учи меня стрелять, Это постыдно, но я не умею убивать. Я пойду на противников без винтовки, без штыка, Понесу им любовь запятанным именованием конца. Только не пиши, командир, домой, что умер Я как рядовой герой! (с) Агата Кристи, Командир Телефон молчит. Этот чертов телефон молчит уже третьи день, и волей-неволей меня начинает раздражать его неприемлимое молчание. Партизан, тоже мне... Отыскал время. Все эти три денька, заполненные беготней, битвами и событиями, меня терзает маааленький вопросик. Мама вашу, куда девался Венециано?! Отправляю Италию к Брагинскому, я рассчитывал, естественно, не на то, что Венециано сумеет его одолеть — это даже звучит сюрреалистично. Это исключено даже с учетом того, что Брагинский этой войны не ожидал. Совершенно не ожидал. Все же, биться с ним более-менее на равных придется мне — ни Япония, ни тем паче Италия с ним не управятся. Но хотя бы выиграть время? Делов-то — на два денька занять Ивана и позже бежать! Уж в чем, а в беге Венециано равных не было. В случае полного провала можно хотя бы позвонить мне? Необходимо, черт возьми, позвонить мне!... Два денька прошло. Три. И где Италия? Что вообщем происходит?! Никто не может и не вожделеет мне чего-нибудть разъяснить. Новостей с той стороны никаких. Ти-ши-на. Я на данный момент свихнусь. Я нервно меряю шагами кабинет, смотря на то, как по ту сторону окна занимается заря. Я жду, жду. Ни стука, ни шороха. Ни-че-го. В конце концов я в изнеможении засыпаю, сидя на стуле, опустив голову на грудь. Я барахтаюсь в мутном неспокойном сне, я кличу Италию, но его нигде нет, вообщем никого нет. Я пробую отыскать ошибку, но не могу...все правильно. Войска Италии укомплектованы, в командовании хорошие офицеры из моих ребят... Брагинский не готов к нападению, что дает некое преимущество... Совсем утопнуть в бездонном болоте сна мне не дает резкий стук в дверь. В кабинет заходит Япония, как обычно ровно, расслабленно, каждое движение рассчитано, каждый шаг вымерен. Но в его очах тревога; его руки дрожат. Я желал было вскочить ему навстречу, но ноги не хотят слушаться... Я, черт возьми, знаю, что за сведенья он принес. Чувствую, понимаю, но так мечтаю ошибаться. — Где он? — В спальне, — глас Стране восходящего солнца тих, но ясен, и совершенно не выдает состояния владельца — в отличии от сверкающих глаз. Мне дорогого стоит вынудить себя встать и выйти из кабинета. Я не уверен, что желаю это созидать — но я должен. Не могу по-другому. Дверь не скрипнула, открылась тихо, как будто не желала нарушать покоя...нет, не погибшего, ну не подходит ему это слово...уснувшего? Лучше уснувшего, так...лучше. Я шагнул в спальню, практически мечтая ослепнуть, провалиться либо просто зазорно сбежать отсюда. Италия лежал на не выправленной кровати; на нем не было рубахи и обуви, только штаны и бинты — на груди, на голове, на руках...Юноша лежал, обширно раскинув руки; он нередко так валялся в травке, когда прогуливал тренировки, обширно раскинув руки, щурясь от броского солнца, и прядка торчала, как будто рвалась навстречу небу — но уж естественно не сейчас... Я не отыскал внутри себя сесть на кровать и погрузился на колени около нее, вглядываясь в бледное лицо. Я как будто под гипнозом рассматривал, как в первый раз, его длинноватые густые реснички, — они не дрожали, не были влажными от слез сейчас... Я изучал сухие тонкие губки, нос, отчего-то очень заострившийся, его брови...я безрассудно желал прикоснуться к нему и не мог — мне казалось, это было бы осквернением этого ангела, которого я же и убил. Я даже не сумел тронуть его за руку, хотя, не помню, сколько времени я провел около постели. Действительность непредотвратимо наваливалась на меня, медлительно, тяжело. Я встал, и тихо вышел, оставив слезы на позже — у меня еще были кое-какие дела. Дверь с тихим щелчком, как будто совсем отрезавшим меня от него, закрылась. Я спустился вниз, изгнал машину из гаража и понесся, презирая знаки и пролетая на красноватый свет. Мне так либо по другому необходимо было узреть Брагинского. Солнце издавна поднялось, когда я наконец добрался до дома Ивана. Юноша не спал, само собой; на столе рядом с ним стояла начатая бутылка водки, а в углу стоял видимо наказанный Латвия. Я выпихнул парня в коридор, захлопнул дверь и погрузился на стул напротив Ивана. Наша родина утомилось качнул головой, потом налил водки в две не очень незапятнанных рюмки. Я испил свою, не поморщившись, одним глотком. — Я не повинет, — произнес в конце концов Иван. Я чуть не задохнулся от возмущения. — Нет, правда, ты послушай, — торопливо заговорил он, — моей вины тут не достаточно. Кто начал, ну, кто агрессор? — Я, — ответ слетел с моих губ механично. Иван кивнул. — Ага, точно. Мое правительство страшно обиделось, и к границе была послана томная техника, с заданием приостановить противника. Разумно же? Я опять кивнул, и опять кое-где механично. Иван продолжал. — Я не знаю, с какой целью ты решил выслать войска Италии и наверняка не желаю этого знать, — Брагинский вновь ухватился за бутылку, — но досталось конкретно ему. У него слабенькая армия, не мне для тебя говорить. Они не успели пройти далековато — их просто перебили российские бойцы. — За что? — глухо, тупо спросил я. Наша родина пожал плечами. — Для тебя лучше знать. Война есть война, не я ее начал, не мне отвечать. Юноша замолчал, я поднялся, не видя смысла гласить о кое-чем еще. Вышел из кабинета — Латвия посиживал на полу рядом с дверцей, спрятав лицо в ладонях; он не поднял головы при моем возникновении, и мне хотелось тогда опуститься рядом с ним и заплакать, но я не мог, просто не мог, без какого-нибудь обоснования. Не сейчас. Италия бы расстроился. Дом повстречал меня тишью, гулкой, незапятанной; Пруссия, которого я повстречал в коридоре, взглянул на меня понимающе, и ничего не произнес, ни колкости, ни слова утешения — и я был признателен ему за это. Уж кто-кто, а мой брат вправду знает значение слова "терять"... Отчаяние душит меня, раздражает, злит. Я возвратился в собственный кабинет; телефон был единственным безгласным очевидцем моей истерики. На столе стопкой лежали похоронки, требовавшие моей подписи; их было много, но я готов был спорить, что это не все, совершенно нет. Пара тыщ жизней за пару дней, в никуда. Да хорошо, ерунда. В мировом-то масштабе... "Они погибли за благое дело", — прошептал мне внутренний глас, и наверняка в первый раз за всю мою сознательную жизнь мне захотелось побиться головой об стенку. Какое, к черту, благое дело? Они шли убивать за свои энтузиазм, и были убиты теми, кто шел убивать за свою жизнь. Погибель за погибель. Где смысл? Где логика?... Сейчас мы, избранная раса, наилучшие, достойные. А завтра нас всех перебьют, медлительно, по одному, те, кого мы сейчас считаем ничтожествами. И они, если вникнуть, имеют на это, наверняка, большее право, чем мы. Так как они — такие бесполезные, ничтожные, безобразные — смогли осознать где завершается свобода, где предрассудки, и где начинается жизнь. Они, черт возьми, не начинали войны, наивно желая мира в мире — кто произнес, что наивность это плохо? Я иду в кабинет к боссу — он посиживает там один, и я без слов понимаю, что ему очень, очень нехорошо. Он глядит будто бы через меня и ничего не гласит, но тут стоит тот же запах, что в моем кабинете — нескончаемого, гнилого отчаяния. И я убираюсь прочь, так и не сказав ни слова. Похоже, этот человек тоже растерял что-то неоценимо драгоценное на этой сумасшедшей, сумасшедшей войне.
|