Главная » 2013 » Апрель » 25 » Память об эспрессо Слэш яой

---

00:49 Память об эспрессо Слэш яой

Память об эспрессо — Слэш (яой) Katekyo Hitman Reborn! Персонажи: Reborn/Skull Рейтинг: PG-13 Жанры: Слэш (яой), Драма, POV Предупреждения: OOC, ОЖП Размер: Мини, 5 страничек Кол-во частей: 1 Если встретите грамматическую либо стилистическую ошибку в тексте, пожалуйста, выделите ее мышкой и нажмите CTRL+ENTER. Я медлительно спускаюсь по ступеням. Шаг за шагом – все ниже и ниже. Так как ты повелел принести для тебя эспрессо. Опять. Из-за этого ли я на данный момент думаю о для тебя? Навряд ли. Ведь я фактически повсевременно этим занимаюсь. Твой вид изредка покидает мои мысли, а когда я пробую прогнать тебя из собственной головы, ты только прочнее впиваешься в нее. Все мои старания уходят впустую, сколько бы я ни пробовал закончить о для тебя мыслить. Более того, ты повсевременно заставляешь вспоминать твое лицо, твои руки, твое тело… Мне становится плохо. Ноги подкашиваются, и я соскальзываю с очередной ступени. Оставшиеся двести метров этой окаянной лестницы я преодолеваю, быстро скатываясь и при всем этом повсевременно ударяясь об острые углы каменных ступеней. Я не делаю и пробы приостановить это падение, с неких пор у меня появилась склонность к самовредительству. В общем, минутку спустя я с болезненным глухим хрустом в правом запястье агрессивно приземляюсь на отделанную камнем платформу. От удара с меня каким-то неописуемым образом слетает шлем, и, на прощанье глумливо сверкнув на солнце, исчезает в неведомом направление. Черт, это ты повинет! Тогда и тоже. Да, я не могу сказать, что был против, быстрее своими руками этому поспособствовал, и все таки ты это начал. И сейчас мемуары… Из-за тебя все счастливые моменты моей жизни отходят на 2-ой план. Хотя… за всегда недолгого и очевидно не совершенно успешного моего существования их накопилось достаточно не достаточно: пара из моего юношества, около трети из их связаны с байком, а все другие на твоей совести. Я, осторожно придерживая сломанное запястье, поднимаюсь на ноги, отмечая, что до магазина около пятидесяти метров. Неудачное падение навевает знакомые мысли о том, как это тело неприменимо для моей деятельности. За всегда, что все мы провели, став малышами, я так и не сумел завладеть своим телом в таком же совершенстве, в каком обладал им до того варианта. В отличие от тебя. Ты всегда умел адаптироваться к ситуации или приспосабливать ее под себя. Под себя… Это простое словосочетание снова вызывает во мне не нужные в таковой момент отрывки из памяти. От этого мучительного наплыва прошедших удовольствий сердцебиение в три-четыре раза ускоряет собственный ритм, легкие требуют больше воздуха. Я подхожу к некий стенке – похоже, я уже доковылял к магазину – и облокачиваюсь на нее в приступе жаркой сладкой дрожи. Как можно усиленнее заставляю тело придти в себя, не хватало еще, чтобы какие-нибудь “рачительные взрослые” упекли меня в поликлинику. Мне лучше не задерживаться. Глубоко вдохнув и выдохнув, подхожу к стеклянным дверям и аккуратненько толкаю. Минутку стою в ступоре, смотря на свою фигуру в зеркале, украшающем торговый прилавок. Да, зеркала меня не обожают, еще малость и трещинкы пойдут по этой чудной поверхности. Вобщем, я их сейчас тоже не переношу, так как, смотря, как на данный момент, на свое отражение, я вижу стршного уродца, немного напоминающего малыша, коим я должен быть. Правда, окружающие, судя по всему, так не считают. Задумываются, что пирсинг и мейк бутафорские, просто часть детского маскарада. Их это даже умиляет. Вот и на данный момент какая-то неадекватная девчонка, лет 7, с визгами “Какой хорошенький малыш!” начинает душить меня в объятьях. И как в таком небольшом и нежном теле может прятаться такая сила? Понятное дело мы, но это разумом непостижимо! Хвала небу, ее мама стремительно спохватилась и высвободила меня от собственной раздражающей дочурки. Твою мама! Эта маленькая своим “захватом” прижала все мои ушибы. Отлично, хоть запястье не задела… Тихо выругавшись, подхожу к кассе. Милая женщина спрашивает, что мне необходимо, и я перечисляю все, что вы мне поназаказывали. Женщина удивленно хлопает пролазами, так и не двигаясь с места. Я закатываю глаза, стараясь не выйти из себя из-за слов, которые я на данный момент услышу. “Эмм… малыш… для тебя энергетический напиток нельзя… для тебя ведь вредоносно… ты же небольшой еще…” – неуверенно гласит она, продолжая с недопониманием глядеть на меня. Сдерживаюсь, как могу, чтоб не выплеснуть весь собственный непреличный словарный припас. Нет, я могу ее осознать: не каждый ребенок, да к тому же моего возраста, сделает схожий заказ. Чай, молоко, даже эспрессо – это еще куда ни шло, но в сочетании с 2-мя энергетиками – очевидный перебор для психики настолько юной и неопытной леди. Хотя будь она старше, мои слова звучали бы более удивительно. Но меня бесит эта ситуация! Бесят Лар с Колонелло со своим чертовым “упадком сил”, из-за которого на меня глядят, как на снежного человека либо инопланетянина. Бесит, что эта куколка считает меня невинной, по определению, деточкой, когда это только оболочка, скрывающая мою реальную личность. И, в конце концов, меня непередаваемо бесит этот дурной эспрессо, который опять и опять больно припоминает о для тебя. Мое детское лицо в принципе не должно выражать “взрослые” эмоции. Но на данный момент, полное бессильного гнева, переходящего в отчаяние, оно очень сладкоречиво указывает мои чувства, и я, переместив взор на стоящую передо мной молодую продавщицу, вижу не удивленное, а испуганное девичье лицо, побледневшее так, что если б не красноватая льняная форма, женщина соединилась бы со стенкой. Светлые огромные глаза, длинноватые золотистые локоны – может быть, у нее европейские корешки. Может быть, даже могла бы мне приглянуться. Может быть, но… я тебя люблю. Люблю твои волосы прохладного, с железным блеском огнестрельного орудия, цвета темных скал, возвышающихся над небезопасными морскими глубинами. Люблю твои бездонные антрацитовые глаза, затягивающие, с тлеющим пеплом в глубине, готовым опять разгореться. Люблю твой глас, размеренный и стабильный, напоминающий густое пение контрабаса, и запах твоего тела, запах эспрессо, который я никогда не забуду. Я опять бросаю взор на все еще растерянную продавщицу. “До сего времени глядит на малыша”, — горько усмехаюсь я про себя и не без усилий делаю самое невинное и милое лицо, натягивая беспечную ухмылку и как можно обширнее раскрывая глаза. Настолько резкая перемена только вводит даму в еще большее замешательство, а я как можно жизнерадостнее и наивнее говорю: “Меня братик попросил!” Женщина, несколько раз удивленно моргнув, с колебанием спрашивает: “А почему сам не пришел?” – “А к нему какие-то взрослые пришли, и он сейчас занят”, — отвечаю я, не сводя ухмылки. Женщина, обидно вздохнув, тихо, себе, произносит фразу, теплом отозвавшуюся у меня в грудной клеточке: “Как обычно… старший брат эксплуатирует малыша”, — и отходит к стойке с кофе-машиной, чтоб выполнить мой заказ. Весело… я хоть и не чувствую себя тем малышом, которого она лицезреет, но почему-либо стопроцентно согласен с ее словами. Подумав, что хорошо и для себя взять чего-нибудть, я дожидаюсь, пока женщина возвратится к прилавку, чтоб обратиться к ней: “А можно я для себя молочный коктейль возьму?”— “Естественно можно, небольшой”, — мягко улыбается и заполняет очередной стакан. Складывая покупку в пакет из плотного картона, она объясняет: “Это чтоб не расплескалось. А…” – она вдруг замолкает, неуверенно смотря на экран компьютера, показывающего окончательный счет. Нервно постучав по столешнице тонкими пальцами, она все-же продолжает: “А средства у тебя есть?” Черт, об этом я и не задумывался, даже не знаю, есть ли у меня йены. “А сколько необходимо?” – совершенно чуточку озадаченно, я ведь все еще изображаю малыша. “Ну… 3985 йен”, — женщина отвечает неуверенно, не зная, можно ли разъяснить настолько небольшому человечку, какое это количество средств. Я облегченно вздыхаю, попутно маскируя это под задумчивое мычание, вспомнив об оставшихся после завтрака в японском ресторанчике 4 тыщах. Могло бы быть куда больше, если бы не эта жадная скотина Вайпер. Чуток постояв для приличия в задумчивости, пробую достать средства, что оказывается несколько проблематично: утром правая рука была полностью не больна, и я без задних мыслей клал средства в правый задний кармашек джинс, что сейчас вылилось в это несуразное недоразумение. И дело-то встало даже не поэтому, что кармашек, в каком сейчас лежат средства, таковой же правый, как мое сломанное запястье, а из-за несоразмерности детского тела. По последней мере, моего. Но никому, включая миленькую продавщицу, странноватым мое поведение не кажется, потому что, снова же, я для их неразумное дитя. Грустно, что помощи ожидать не от кого. В конце концов, пальцы дотягиваются до желанного края одной из картонных йен и цепляют его, вытаскивая тем все купюры. Благоразумно не пересчитываю – мне ведь не положено – просто протягиваю девице. Положив средства в кассу, она заместо сдачи протягивает мне конфетку со словами: “Скажи брату, чтобы больше не нагружал тебя так, — укоризненно и с толикой раздражения. – Ты донесешь?” — “Да, огромное спасибо!” – поскорее засунув конфету в кармашек, я немедленно хватаю здоровой ручонкой тяжеленный пакет и, улыбнувшись на прощанье, побыстрее выскакиваю из магазина. Я не собираюсь тут задерживаться, мило болтая с этой вне сомнения хорошей, но очень приставучей мисс. Несусь, без задержек, как ужаленный, добегаю до злополучной лестницы к храму Намимори и только тогда торможу. Было надо все-же сдавать тогда физику, может помнил бы, что при резком торможении тело все равно по инерции движется вперед. И, очевидно, все, что находится на нем, в его полости либо, как в моем случае, в руках, движется еще далее. У меня что, карма такая особая? Со злобой стукнув левым кулачком по лбу, я подбегаю к разбросанному содержимому пакета, мгновенье вспять грохнувшегося на ступени. Раздраженно собирая выпавшие плотно закрытые стаканы и банки с энергетиками, ко мне резко приходит понимание, что кое-чего не хватает. И это что-то – твой эспрессо. Я с щемящим чувством обреченности медлительно поворачиваюсь к лежащему метрах в 3-х от меня раскрытом пустому стакану, ставшему сейчас никчемным кусочком пластика, свернутого в цилиндр. На негнущихся ногах подхожу к растекшейся по камням шоколадно-черной лужице и смотрю на отразившееся в ней знакомое лицо, вглядывающееся пустыми очами в еще не остывшую жидкость, пытаясь осознать, что делать далее. Я сглатываю тугой комок и начинаю конвульсивно соображать: средств нет, к тому же рука все посильнее припоминает острым жжением об оказании ей медпомощи, либо в неприятном случае она обещает некорректно срастись. Мои глаза увлажняются. Какого черта я плачу? Тупо врать себе, я просто… боюсь. Боюсь, но не того, что ты посмотришь на меня, как на падаль, либо врежешь: на данный момент это меня страшит в последнюю очередь. А того, что ты отметишь это, отметишь мою еще одну ошибку, этот вероломный промах. Это издавна разрушенная мной легенда о твоем наплевательском отношении к схожим мне лузерам в твоей жизни. О да, для тебя далековато не все равно. Ты запомнишь каждый таковой момент, чтоб в необходимое время напомнить такому лопуху обо всей его ничтожности, просто задавив фактами, пригвоздив подтверждениями о его бесполезности. Я не замечаю, как ноги разворачивают меня и несут назад к магазину. Не замечаю, как здоровой рукою опять открываю прозрачные створки. Не замечаю даже, как с губ, сопровождаясь дрожью и тихим всхлипыванием, срывается: “Эспрессо… я… он… не желаю… не желаю, чтобы он... из-за меня…” – как будто чужой, не из моего гортани глас. Я выхожу из собственного забытья, только когда чья-то рука протягивает жаркий стакан. Я с недопонимание поднимаю взор и, лицезрев знакомую девушку-продавца, выдыхаю: “У меня больше нет средств…” Женщина только бережно улыбается: “Ничего ужасного. Считай, что это подарок”, — и, наклонившись к моему лицу, легонько чмокает в лоб. Я смущенно бормочу “спасибо” и беру жаркий стакан. Благодарю про себя привычку носить кожаные перчатки, а заодно материнский инстинкт, который очевидно сыграл роль в данном инциденте. Снова с нежностью посмотрев на даму, я опять выбегаю из магазина и мчусь к знакомым каменным ступеням. Ставлю стакан в никем не тронутый во время моего отсутствия пакет, беру левой рукою и начинаю подниматься. Последующие пару минут я однообразно шагаю по ступеням. Изо всех сил стараюсь не замечать пульсирующей, вспыхивающей острой резью боли в сломанном запястье. Хотя на данный момент она распространилась по всей руке, и мне то и дело приходит идея об ампутации, которую я без промедлений запихиваю куда подальше. Добираюсь, в конце концов, до ворот тории. И какой кретин выдумал ставить храмы на больших буграх? Медлительно прохожу через арку. Вы все так же сидите и обсуждаете трудности этого чертового тринисетте. Издавна задаюсь вопросом, как я вообщем мог на это согласиться. Меня уже тошнит от всего этого. А тебя нет, ты издавна не был так серьезен. Достав поначалу собственный коктейль, аккуратненько ставлю пакет меж Лар и Арией так, чтоб на меня по способности никто не направил внимание. Так бы и вышло, если бы не твоя речь, прерванная 3-мя словами: “Где твой шлем?” Класс! Сейчас все вы на меня уставились. Вот какой ты наблюдательный, когда это не нужно! “Да… я… растерял его, Реборн-семпай”, — чуток нервно, заикаясь, в моей обыкновенной манере. Ответ, в принципе, был должен тебя удовлетворить. Так нет же, стоит мне отступить метров на 5, и меня догоняет требовательное: “Каким образом?” – ты сейчас точно хочешь со мной побеседовать. Черт, ну почему конкретно на данный момент? Тебя моя морда что ли не устраивает, что ты к шлему придрался-то? “Меня не устраивает ее выражение”, — меня как будто молнией стукнуло. Я снова, снова запамятовал, что ты читаешь мысли. “Д-да это… случаем вышло… Я навернулся, пока спускался вниз…” – стремительно развернувшись к вам лицом скороговоркой говорю то, чтоб очередной раз вставляет меня полным кретином. Просто, чтоб не было приметно ни чуток подрагивающей от истязающей пульсации руки, ни слезящихся глаз, ни выступившей испарины. Поточнее не выдать, что мне больно. Просто адски больно. На данный момент я не думаю, а только повинуюсь какому-то безотчетному инстинкту. Хотя, может быть, ты уже отлично знаешь и о моей ереси, и об этой нестерпимой боли, сковывающей мое тело подобно тропическому удаву. Тогда этот фарс провалился, и ты все-же запомнишь мою новейшую осечку. Но реакции пока ноль. Даже если для тебя понятно, ты этого не показываешь, так как на мое состояние для тебя плевать. “Ты не ушибся?” Вы прогнозируемы Ария-сан. Но мне все равно приятно за это внимание к моей персоне. “Ну что вы… только пара синяко…” – задыхаюсь от накатившей терзающей волны, заволакивающей мутной пеленой взор и перехватывающей и без того неровное дыхание. Такое чувство, что руку проткнули десятками тонких раскаленных спиц и расплавили их до конца, погружая в образовавшуюся железную жидкость каждый кусок раздробленной кости и соединяя с этим жарким коктейлем прохладную по сопоставлению с ним кровь. Держаться. Необходимо держаться. Не выдать боль на лице, оно и так, судя по всему, через чур бледное. На данный момент я должен немедля свалить отсюда, по другому во всей моей клоунаде не будет смысла. “С тобой точно все в порядке?” Желал бы я ответить, Фон, как не в порядке, 2-ой раз за денек припомнив все непечатные слова, при этом происходящие из различных государств, но лопочу в собственной обыкновенной дураковатой манере: “Я-я… я запамятовал кое-что сделать!” – и разворачиваюсь на 100 восемьдесят градусов и, упустив, как ранее твой эспрессо, к тому же собственный коктейль, припускаюсь к ставшей для меня роком лестнице, плюнув на молочно-белую лужицу, расползающуюся по каменной кладке. Преодолев дьявольский спуск, останавливаюсь на грустно знакомой платформе. Снова пробую выкрутиться левой рукою к правому кармашку куртки, доставая телефон. Стремительно набираю номер собственных подчиненных из Калькасса. Не помню, о чем говорю одному из собственных безликих помощников, только каким-то шестым чувством слышу уверение в скором прибытии за мной вертолета. Я даже не сомневаюсь, что завтра моя рука будет стопроцентно залечена, но на данный момент мне непередаваемо больно. Стягиваю зубами перчатку, влажной, теплой, но зато здоровой ладошкой трогаю лоб и сразу одергиваю – раскален так, что без заморочек можно пожарить яичницу. “Могу предложить яичко”. Опять… опять этот неприятный нечуткий глас. Да что ж мне так везет-то?! На силу подавляю желание застонать. Ну почему, какого хрена ты за мной пошел? “Встречный вопрос: какого хрена ты соврал?” – передразниваешь мои мысли, даже жаргон для себя позволяешь. И почему из всех людей на этой чертовой планете я избрал такую сволочь, как ты?! Медлительно разворачиваюсь к для тебя лицом. Выражение так и не поменялось: нахмуренное и суровое. Понимаю, что не имеет смысла продолжать играть, и все равно стараюсь скрыть хотя бы часть моих “чувств”. Тяжело дыша и скривившись в болезненной улыбке, отвечаю новым вопросом: “А я был должен капать собственной сломанной рукою вам на мозг?” — “Ранее для тебя ничего не мешало это делать”, — язвительно. Но на моей памяти обычно мы общались конкретно так. “Мне казалось, что мое нытье вас выводит”, — у меня даже хватает сил вопросительно поднять бровь. Ты только подходишь поближе и даешь увесистый щелбан. И хотя ты повсевременно меня лупишь почем напрасно, от этого прикосновения мне почему-либо становится легче. Боль как будто притупляется, позволяет дышать, созидать отчетливее твое лицо, твои хмурые брови и немного поджатые губки. Созидать на деньке антрацитовых глаз что-то такое знакомое, созидать и не осознавать, что это и почему оно близко и чуждо мне сразу. Вижу, что твой ответ щелбаном не ограничится, и вставляю, чуть ты открываешь рот: “К тому же у нас мгновенно все заживает… Вы же понимаете это, Реборн-семпай”, — успеваю сказать это до того, как слышится звук крутящихся лопастей. Удивительно, но на мои слова ты не отвечаешь. Только отводишь в сторону взор, и твоя постоянная шапка кидает тень для тебя на лицо, как будто запрещая на тебя глядеть. Я поворачиваюсь на неописуемый шум, издаваемый вертолетом, и мгновенье спустя он показывается из-за деревьев, привлекая внимание знакомой фиолетовой раскраской. Ты молчишь, и я направляюсь к приземляющемуся вертолету. Не прощаясь. Не вижу смысла в этой привычке. На половине пути меня останавливает твой глас. Ты говоришь тихо, но я все равно слышу через это грохотание произнесенные тобой слова: “Когда ты начал гласить со мной на “вы”?” Этот вопрос не на шуточку поражает меня, и я оборачиваюсь, чтоб посмотреть на тебя, но тень от шапки до сего времени прячет твое лицо, так что я не могу осознать мотивы произнесенного. Потому снова ограничиваюсь вопросом: “А вы не помните, Реборн-семпай?” – не язвительно, правда, вышло, а как-то обидно, но тебя от моих слов передергивает. А может, мне только показалось из-за пульсирующей боли, глухо, но напористо отдающей в височную область. Я опять разворачиваюсь, и запрыгиваю в кабину приземлившегося вертолета, где меня сразу начинают нашпиговывать обезболивающими, которые прогнозируемо затягивают в сон. Единственное, что приходит мне в голову перед тем, как провалиться в драгоценное забытье, это то, что завтра вы снова будете разбираться с Верде. А еще теплые руки, пахнущие эспрессо.

1 2 3 4 5 Просмотров: 436 | Рейтинг: 0.0/0

Всего комментариев: 0

Статистика
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0