Среда, 08.05.2024, 17:44 | Приветствую Вас Гость

ALL FICS

Главная » 2013 » Апрель » 25 » Причины
01:28
Причины

Предпосылки.
—


Pandora Hearts
Персонажи: Элиот, Лео
Рейтинг: PG-13
Жанры: Джен, Ангст, Психология
Размер: Мини, 6 страничек
Кол-во частей: 1
Элиоту — пятнадцать, а Лео — того меньше. Дом — большой, как огромный муравейник, людей — много и все до 1-го, как штампованные, в сторону юноши кидают один и тот же взор. Презрение, недоверие, животное любопытство, ужас. Лео флегматично загораживается от всех вокруг толстой книжкой, очками и темными прядями волос, позволяя для себя язвительность и прямые слова тогда, когда все другие благоразумно предпочитают молчать. Узкий и точный склад разума, моментальная решимость и милая порывистость, досадные и нарочито неосмотрительные шуточки. Вкрадчивость, чуткость и, совместно с тем, безнравственная бестактность — сочетание не сочетаемого. Неколебимое хладнокровие и нестерпимая запальчивость — в таком, тоже сочетании, еще больше ухудшают нрав. Глядит в мысли как через стекло, отчего, часто и не без оснований, становится до безумия некомфортно. Самым глуповатым дворянам сходу охото запахнуться в пальто и надвинуть шапку на глаза. Наименее поверхностным и поболее решительным — размахнуться и дать плохому сироте чувствительную пощечину, чтоб не задумывался более кидать в их сторону собственный пронизывающий взор.
У Лео тонкие и холодные кисти рук, с длинноватыми ногтями и белоснежными костяшками пальцев. Руки практически для того и сделанные, чтоб часами механически листать странички либо, в порыве светлой вдохновенной энергии, путаясь, скакать с кнопки на кнопку, извлекая из старого фортепиано персонально магический музыкальный ритм. В собственном личном забвении Лео, пожалуй, стучит по кнопкам лишне гневно и вольно, но оттого музыка становится даже трепетнее. И куда настойчивее, играючи и серьезно сразу, лезет в душу к слушателям. Под ребрами бешено лупит крыльями свободолюбивая птица, пальцы путаются меж собой, в споре отвоевывая каждую кнопку. Лео склоняет голову к плечу, позволяя волосам свалиться на нос, приподнимает уголки губ в довольной ухмылке. Манжет сбивается ниже на запястье, не поспевая за чувственной порывистостью пальцев. Чопорные престарелые дамы округляют испещренные вздутыми сосудами глаза и даже своими никчемными, не имеющими и мельчайшего слуха ушами, применяемыми только для того, чтоб навесить на мочки бряцающих украшений, улавливают грань классного мастерства. Грань, которую в их очах только-только переступил этот мальчишка.
Снутри Лео бьется прохладное торжество.
В углу суматошного зала, где гости только что начинают расходиться, воодушевленно переговариваясь меж собой из-за конусновидных вееров, охая, делясь впечатлениями, Лео, насилу выбравшись из душноватой толпы, замечает две знакомые фигуры. Ванесса что-то взволнованно и сбивчиво гласит Элиоту, отчаянно, как будто пробует воззвать к чужому разуму, хмурится, гладит его ладошки. Парень глядит на старшую сестру расслабленно, хоть и непонимающе, и молчит. Стоит Лео сделать к ним пару шажков, Ванесса, как плотоядная птица, кидает на него полный недоверия и по-женски искренней ненависти взор. Ерошит свои очаровательные перышки, злится и давится детской беспомощностью, поджимает губки, вишневые, но под слоем помады успевшие побелеть от ярости. Ванесса лаского волнуется за младшего брата и нервничает только из-за собственных мыслей. Лео не отвечает ей обоюдным взором, только тихо ожидает, пока женщина неудобно выпускает руки Элиота из собственных и уходит прочь.
— Лео.
Элиот как будто бы и не внял ни одному слову сестры, даже если что-то из чувств и успело конфузливо увянуть на лице, глядит он все так же — с неудобным восхищением. Еще сидя за фортепиано, Лео до погибели было интересно, естественно, в те моменты, когда эйфория пропускала в сознание такие мысли, как любопытство, — что задумывается в этот самый момент Элиот? Больше не хотелось играть во обоюдные подколки, пробы утереть нос другому, даже если, практически, они оба еще малыши. От соперничества устаешь. Лео, кажется, издавна успел осознать, что Элиот хорош и не только лишь в качестве оппонента. Друг, соратник и спутник.
— Ну как? — робко спрашивает парень, без ухмылки и рассеянно, фактически без любопытства. Под носки туфель не подворачивается ничего, на что можно было бы направить свое внимание, потому Лео вглядывается в лицо товарища, с немым ублажение отыскивая в чертах конкретно те эмоции, что и ожидал.
— Великолепно, — Элиот делится от всей души, но улыбается смято и чуть ли не конвульсивно. Даже гласить так пылко, как и всегда ему совсем не удается. — Нет, я уверен, они там все голову утратили...
Лео осознает и, позволяя Элиоту не мяться больше и не изводить собственные нервишки, чуток касается пальцами его руки и кивает в сторону двери.
— Пойдем.
Помпезно-рыжие огни свеч в зале пританцовывают на стенках, обманывая взор и чувства заместо того, чтоб обратиться к истинному — сумеркам за плотными шторами. Взор натыкается на оброненный кем-то розовый веер из кисеи, расшитый жемчугом, лежащий так несуразно среди лакированных стульев. Наподдать бы по нему ногой, разом впечатывая удар не в женскую финтифлюшку, а во весь этот мыльный пузырь, изнутри заполненный Высшим обществом в виде неспокойных и очень тупоголовых господ, что посиживают на чужих шейках и тешат себя зрелищами, личинок, затянутых в платьица, как в кокон, из чьих ртов льются только помойные сплетни и презрительные анонсы о различных там таинственных слугах. Лео привык к чужой ненависти и, наверняка, не отыщет в этой жизни ничего привычнее, если озадачится этим поиском когда-нибудь. Парень отлично знал, что Найтреи — не та семья, где его призреют и возьмут под крыло. Знал и то, что находится тут за очевидной и ветреной предпосылкой и, скорее всего, только из-за положения, щемящего всякую свободу. Лео будет тут жить и живет на данный момент ради Элиота, со смешанными эмоциями принимая непривычную роль. И, наверняка, покуда Лео будет сберегать внутри себя нежное и безмерное к нему почтение, чужую ненависть будет тошно, но может быть переносить. Тупо было бы спрашивать, что произнесла Ванесса, если по ее лицу, исписанному паническим недоверием и яростью, все максимально понятно. Женщина до слез досады терпеть не может то, что совместно с Лео, полностью обратившим доверие, внимание, чувства Элиота на себя, ей досталась роль человека, которого не внемлют. Она не осознает, почему младший брат только позволяет затуманить для себя рассудок и почему своими руками способен оборвать нити связи и доверия с ними — его родными людьми, уверяя, что вся паника напрасна. Ванесса не осознает, полностью обоснованно, почему Элиот при выборе меж семьей и этим сиротой становится на сторону второго.
***
Этой же самой ночкой женщина решается испросить это у самого виновника, пусть даже по собственному обыкновению брезгуя к нему приближаться. Размеренный и ровненький, по последней мере, при ней. Этакая жива гора в хрупком теле. Лицо выражает только ожидание и, заблаговременно, холодную удовлетворенность, но совсем не вожделеет зла. Просто обреченно и без любопытства ожидает слов, которые предугадывает наперед. Хотя Ванесса подсознательно знает, будучи неглупой женщиной, что не сумеет изумить и сказать, спросить чего-то не считая того, что так ждет слуга, она все равно подавляет внутри себя желание развернуться и уйти восвояси. Элиот — ее единственный младший брат, ответственность и нескончаемая любовь. И он — тот, за которого Ванесса будет стоять горой, лицом к лицу повстречается с пользующимся нескончаемым недоверием и одиозным ей человеком.
— Простите, госпожа Ванесса, — кратко произносит Лео и женщина невольно отмечает, какой у него высочайший глас. Приглушенный, но не осиплый, мягенький, едва-едва не девичий.
— Ты же все знаешь! — шипит Ванесса, невольно поднимая тон с каждым словом, с каждым шагом в сторону ненавистного сироты. — Для чего? Для чего он для тебя?
— Вы заблуждаетесь, — Лео гласит очень тихо, кое-где в глубине голоса — от всей души и обреченно. Подносит палец к губам и оглядывается на дверь, обратную той, из которой вышел он сам. – Пожалуйста… Элиот проснется.
— Если ты хоть пальцем его тронешь, никто из нас, слышишь — никто для тебя этого не спустит с рук. Мы... весь дом, все тут тебя насквозь лицезреют, — Ванесса гласит торопливо, хоть и вынужденно понизив глас, поставлено, не глотая слов. Угроза слышна ясно и нет смысла повторять два раза. — И не смей об этом забывать!
— Естественно.
Лео кивает ей. В бликах 3-х свеч с подсвечника печальная ухмылка на лице приобретает еще больше ясную серьезность, от которой становится не по для себя. В стеклах очков бьются фиолетовые блики. Парень мягко закрывает за собой дверь.
Ванесса беспомощно дергает уголками губ, чувствуя, как щиплет в очах и поспешно разворачивается на каблуках, уходя восвояси.
Лео стоит за дверцей и у него точно так же дрожат губки, невольно и по-детски. Приходится делать несколько вдохов и выдохов, до того как становится вероятным задуть свечки.
***

Боль в груди, в голове и в боку, идиентично пульсирующая и сжигающая все вокруг. Элиоту кажется, что у него все лопается изнутри и что оглушенное болезненной горячкой сознание полностью и стопроцентно преобразуется в сплошную гноящуюся рану. Кровь жарким липким потоком затапливает гортань, ее вязкие ошпаривающие нити касаются кожи всюду — на висках, на губках и на запястьях. Марают одежку. Открывать глаза не охото, подсознание, пусть и погруженное в кипяточек нескончаемой агонии, вспоминает, как больно хлещет по очам дневной свет. И все таки, Элиот насилу размыкает слепленные от слез и запекшейся крови реснички, медными струнами цепляющиеся за веки. Затуманенные голубые глаза никак не могут различить этого необычного движения над собой. Боль колотит в виски, мешая жить даже в эту секунду. Он все еще на самой-самой тонкой грани меж жизнью и гибелью, пусть и не понимает этого. Ему довольно боли, разрывающей грудь. Ему довольно 1-го аромата крови, застилающего сознание. Практически меж собой слепленные губки тоже еле как размыкаются и беззвучно зовут, но размытое пятно, что так и не удается различить, его все таки слышит.
— Элиот... Элиот...
Лео шепчет, рыдает, плачет, давится слезами как данным ему облегчением и искуплением от пережитого. Темные пряди липнут к жарким щекам, у подбородка слезы смешиваются с кровью. Плечи безудержно дрожат, спина удивительно изогнута, как будто юношу переломили всего. Лео ловит ртом воздух, весь просоленный от собственных слез, кусает губки и по щекам опять градом скатываются большие капли, разбиваясь о пыльную землю и перепачканные в крови полы плаща. Несколько жарких полных капель слез, горячее крови, падают на запястье безвольно лежащей на земле руки Элиота, позже на воротник, успевают скатиться и по чужому носу, когда Лео просто придвигается поближе.
— Элиот...
Ладошки зарываются в светлые волосы с обеих сторон, чувствуя пульсацию там, где пальцы касаются висков. Лео рыдает и дрожит, от облегчения и ужаса, от сумасшедшего ужаса за прошедшее и будущее. Парень подносит лицо близко к чужому, не делая ничего, только на секунду припадая к уголку губ Элиота в фактически безполезной попытке ощутить через их дыхание, а не только лишь соль собственных слез, не только лишь вкус крови. Лео опять конвульсивно делает вдох, приподнимается на дрожащих ладонях. Лео опять невольно роняет слезы на лицо друга, оставляя их темными пятнами на припудренных пылью щеках.
— Элиот...
Пускай остается жить не его мольбами. Главное, что остается жить.

***
Элиота резко подбрасывает в кровати. Сердечко колотится, как безумное, но разум так и не может вспомнить не единой детали из пролетевшего сна. Тревога, горечь, противнейшее, высасывающее чувство пустоты снутри. Парень обхватывает колени руками, накинув на плечи одеяло. Сердечко больно бьется о ребра, как будто желает покинуть свою рабочую клеточку, вырваться, бросить владельца. Все резко уходит вниз, до гложущего чувства понизу животика. Либо крадется по позвоночнику ледяной подлой стаей мурашек. Элиот стискивает зубы и откидывается назад — на подушку.
Вроде как все стихает. Мерно колышутся шторы. Пальцы ног обдает сочащимся из окна ледяным ветром. Элиот злится. В голове играет вусмерть обидное и отчаянное желание — достать! — схватить, как за нить, смысл сновидения. Но парень не может достигнуть даже крохотного размытого вида, хотя снутри всего до сего времени колотит, как будто от лихорадки.
— Это беспощадно — будить человека в половину третьего ночи, — заявляет Лео.
— Так можно? — недовольно уточняет Элиот, теряя терпение. Он сжимает в руках подушку и смотрится точь в точь небольшим ребенком, испугавшимся грозы. Если б, естественно, на лице не было такового выражения. В лунном свету Лео лицезреет, как конфузливо поджаты чужие губки, когда сам парень нетерпеливо сверлит товарища очами сверху вниз.
— Полезай, — в конце-концов, в ответ нарочито тяжело вздыхают и сдвигаются на край кровати.
Почему-либо здесь же становится существенно теплее и, напротив всяким ожиданиям, еще беспокойнее. Сейчас Элиот, вопреки собственному нраву, опасается сделать избыточное движение. Может быть, поэтому, что Лео очень собственник, очень уж осязаемо принадлежит ему все вокруг. Тот, кто всегда сам для себя на уме и всегда движет только своим стилем жизни и потоком времени. Очень свободная птица. Элиот задумывается, что сон как-нибудь придет сам, а поэтому, стараясь даже не дышать звучно, рассматривает затылок Лео впереди себя. Взлохмаченные волосы раскиданы по подушке в характерном уже кавардаке, а поблизости на удивление стремительно перестают припоминать ежовьи иголки и прутки от метлы, сворачиваясь, на фоне белой простыни, в правильные и даже роскошные иссиня-черные завитки. Кое-где можно различить белеющее на фоне всей этой мглы ухо. Далее — ворот ночной рубахи и одеяло.
У Элиота начинает пульсировать в голове, поближе к маковке. Противная и колотящая изнутри боль принуждает поначалу потянуться к голове рукою, но кисть почему-либо невольно замирает в воздухе и ложится назад, как будто этим жестом можно было наделать очень много шума. Пальцы оказываются совершенно близко к одной из разбросанных по подушке прядей чужих волос. Элиот, очевидно, знает, что это нереально — ощутить прикосновение к своим волосам, если оно совершенно мимолетное и неощутимое. Знает и все равно отдергивает руку как от огня. Лео не дремлет, наверняка.
— Ты так и не произнес — чего пришел? — высочайший глас Лео, прозвучавший как-то сдавленно, видимо, в подушку, принуждает опять вздрогнуть.
Лунный свет выгибается то так, то так, томно рассеиваясь в воздухе, а кое-где, напротив, залегая томными квадратами на полу. Элиот цепляется очами за их, обдумывая ответ. Несколько неловко гласить собеседнику в затылок, к тому же, спать не хотелось еще с того момента, как завершился ночной ужас. Потому парень выдергивает из под себя подушку и комкает кое-где у изголовья, опять садясь и утыкаясь подбородком в колени. Так — сверху вниз, по последней мере, видно лицо Лео. Через разворошенную челку видны темные реснички, опущенное, как будто последнюю фразу парень произнес даже не просыпаясь, веко и извив брови.
— Сон, — лаконически и каким-то совершенно темным голосом произносит Элиот. Просто подбородок очень уж больно бьется о колени, если много гласить в схожем положении.
— Бедняжка, — язвительно комментирует Лео, все так же с закрытыми очами. По вине такового, пусть и обычного, но все равно нереально нахального поведения, уже совсем знакомо перехватывает дыхание от возмущения и, как ни удивительно, становится легче.
— Что снилось? — добавляет слуга, чтоб как-то разбавить тишину и неразговорчивые потуги Элиота ответить чего-нибудть смышленое.
— Я не помню, — парень передергивает плечами и еще для чего-то натягивает на ладошки сбившиеся рукава, как будто ему в один момент стало холодно. – Как бы…
— Ложись спать.
Звучит как-то очень внезапно. В каком-то смысле резко, совместно с тем, быстрее утомилось и вкрадчиво. Может быть, поэтому, что Элиота перебили. Либо же во всем было виновато сочетание звуков – по ту сторону окна с шумом прошелестел оползень, от которого всполошенный снег еще малость покружился у окон, а Лео под слабенький скрип кровати оборотился на другой бок, к Элиоту лицом.
— Ложись спать, говорю, — фраза, повторенная два раза, звучит уже еще мягче и, в некий степени, успокаивающе и все равно не может стереть решительного недоумения у Найтрея с лица.
Чуток пригладив ладонью челку, Лео, в конце концов, открывает глаза, которые угадываются за таковой упрямой заавесью, ну и, к тому же, в полумраке, очень условно. Элиот еще малость мешкается, пытаясь осознать, повстречались они взором либо нет. За то время, что они знакомы, он научился распознавать это практически безошибочно, но все-же за редчайшим исключением.
— Ваше высочество, мне вам колыбельную спеть?
Под чужое заносчивое фырканье парень одномоментно заливается краской. Благо, не видно в мгле. И, фактически покорливо, хоть и с трудом подавляя желание на месте придушить слугу подушкой, ложится назад, к Лео лицом.
Лео задумывается о Ванессе, о том, как искажается ее лицо каждый раз, когда она лицезреет его, Лео, провождающего собственного младшего брата. Он задумывается больше не об отчаянных, требующих жесткого контроля чувствах этой властолюбивой дамы. Быстрее, о причинах и уже совсем не ее, а о собственных собственных, личных причинах. Что-то, что принудило кинуть размеренную и стабильную жизнь приюта и поддаться на уговоры Элиота – юноши, вроде как одиозного с самого начала и очень, непозволительно, очень и очень с ним схожего. Лео всегда знал, что если повстречает где-нибудь человека, схожего на себя как две капли воды, то, наверняка, они вдвоем через каких-либо полчаса общения перегрызут друг дружке глотки. Но, к счастью, Элиот носил внутри себя и другие, незнакомые черты. Лео было забавно, пусть смеяться над самим собой никак не правильно. Но о нем – государе, которого так и язык не оборотится именовать, как и именовать самого Лео слугой – безрассудно хотелось хлопотать. Да. Хлопотать, защищать и охранять, обыденно быть рядом, не глядя на нескончаемые опасности Ванессы и всего двора. Будь то глуповатая личная назойливая мысль либо какая-то неописуемая особенность младшего отпрыска Найтреев. Лео очень ясно умел распознавать свои желания. Оттого на данный момент было в особенности горько. Горечь не имела ничего общего с обычными человеческими переживаниями, самокопаниями, терзаниями и иной ересью. У Лео она была своя, личная, ненавистная и такая приевшаяся, гулявшая кое-где в глубине и пощипывающая совесть. Глухая. Схожая незнакомому вязкому и густому шепотку ночами.
Слава Богу, что время не пошло назад ранее положенного и что Элиот совершенно ничего не помнит.
Холодная, совершенно бледноватая в свете луны, легкая кисть руки и длинноватые пальцы, на которые можно нескончаемо наслаждаться, пока они, пританцовывая, наигрывают мелодию на фортепиано. На данный момент это все становится Элиоту вправду незнакомым, отчего, наверняка, он и раскрывает голубые глаза так обширно. Лео проводит ладонью по его скуле, снизу ввысь, по гладкой щеке. Мягко касается виска и с глуповатым облегчением отмечает, то как, осязаемо трепещет под пальцами чужой пульс.
— Ты что делаешь? – до крайности возмущенно шепчет Элиот, почему-либо не шевелясь и не предпринимая никаких попыток стряхнуть с себя чужую ладонь.
— Замолкни, — по старенькой привычке отгораживается от расспросов парень. Элиоту мешает ощущать себя расслабленно совсем не то, что лица у их на этом же уровне и как-то очень близко. Ему кажется, что через холодные пальцы на щеке что-то просачивается к сознанию и оплетает, действует успокаивающим, сонным эффектом и, совместно с тем, парень постоянно замечает, что настоящих обстоятельств всех поступков Лео ему никогда не осознать.
Лео, кажется, сейчас готов податься в лирику. А лучше, дать себя своим принципам на растерзание, за то, что посмел их ослушаться. Но он сам уже решает, повинуясь случаю и глуповатым порывам. Если уж он по сути желает защитить Элиота…
— И спи, — добавляет Лео приблизительно таким же, феноминально единовластным тоном.
Пугающая и обязующая связь воспринимается как подабающее, если ее верно держать под контролем. Лео кажется, что еще малость, и хоть какой ужас Элиота он будет переносить как собственный свой. Не по привычке и глухо, отчаянно было ощущать на для себя вину, да не просто за что-то. За кого-либо.
«Не запамятовай, что ты все это сделал». Будто бы бы Лео когда-нибудь сумеет об этом запамятовать. Будто бы бы.
Приметно спокойнее спать, придвинувшись до неосуществимого близко, практически касаясь лбом чужого лба, может быть, лишне нахально и напористо, но неужто некогда было непременно думать о средствах? Приметно спокойнее, когда можно слышать дыхание совершенно рядом, и ощущать тоже. Теплый мерный выдох, срывающийся с губ Элиота, вдох, опять выдох, глубочайшие и безмятежные, верные признаки жизни – единственное, что способно было заглушить бьющуюся снутри Лео горечь. Приметно спокойнее, когда есть возможность хоть раз насладиться тишью, невольно отметая всякие близкие к паранойе мысли. К примеру, о том, что время вправду может пойти назад ранее положенного. И о том, что один из мерных вдохов может оборваться.
***
Просмотров: 364 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:

Статистика


Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0