Главная » 2013 » Апрель » 25 » Рулетка Слэш яой

---

01:49 Рулетка Слэш яой

Рулетка — Слэш (яой) Katekyo Hitman Reborn! Персонажи: Верде/Реборн, Вайпер Рейтинг: R Жанры: Слэш (яой), Ангст, Даркфик, POV Предупреждения: OOC, Насилие Размер: Миди, 5 страничек Кол-во частей: 1 Если встретите грамматическую либо стилистическую ошибку в тексте, пожалуйста, выделите ее мышкой и нажмите CTRL+ENTER. Рулетка Mieux vaut tard que jamais... Для таких людей, как они, одиночество – норма поведения, которую им задаёт общество и правила. Для каждого они свои. Один преследует престиж и верует в то, что новый костюмчик поможет ему на последующем задании, прекрасно пьёт вино и умеет готовить фактически хоть какое блюдо, которое взбредёт в его голову. Он разумён, он знает стоимость своим словам и никогда не разменивается по мелочам, если дело касается его работы. Когда приходит момент недопонимания и ему приходится импровизировать – пробуждается актёрский талант, а в этом ему, как досадно бы это не звучало, нет равных. Счастье такового человека – чашечка кофе по утрам, газета, пахнущая типографской краской и букет роз, предназначенных не ему. Одиночество же лежит с ним в одной постели, и они обожают друг дружку, как супруги, которым нечего скрывать. И дорогая вилла в Сицилии –только кусок роскоши в бездне отчаяния. 2-ой, сколько я его помню, предпочитал честность, отлично обладал своими познаниями и нёс их не как безмерный груз, как золотую медаль – почётную, присвоенную в очень редчайшей области. На хоть какой вопрос у него всегда был ответ, пускай и самый лаконичный, но дай волю, и он обрастёт подробностями и деталями, достоверными с точностью до мелких частиц. И пускай нрав у него не сахар, но зато он улыбается, как бог и курит дорогие сигареты, дым от которых – время. Он как-то произнес мне, что любая выкуренная им сигарета равна двум часам его жизни. И по подготовительным расчётам жить ему осталось около 20 5 лет. Это и много и не достаточно, но для него это – лёгкий вздох, за который, как понятно, нельзя многого успеть. Одиночество? Это он сам, стоящий на пороге малеханького домика в пригороде Парижа. Вокруг только лес, и птицы даже не поют. Не знаю, как он до сего времени не застрелился. Если высадить этих двоих в одной комнате и дать пистолет – это обязательно будет игра в русскую рулетку. Они не могут жить без риска. Им нужен адреналин, и если один получает его из убийств, то другому нужна только одна мимолётная идея. Налей им вина – и обязательно один выплеснет содержимое в лицо другому. Одиночество встаёт меж ними неодолимой стенкой, и чтоб сломать её, им будет нужно время. Я желал, чтоб они научились хотя бы гласить вместе. Мои надежды оправдались. Но всё перевоплотился в битву. Они проспорили полночи, в то время как я лежал в примыкающей комнате и не мог заснуть. Я слушал. Был их третьей стороной. Правила спора были ординарны – не уходить от темы, приводить грамотные резоны, не перебегать на непреличную брань и не пересекать грани допустимого. Как бы стандартная схема, гарантирующая ублажение обеих сторон в процессе беседы. Но… — Тут есть пистолет. И то, что там одна пуля, меня не останавливает. Если ты повторишь ещё раз что-то схожее, Верде, она достанется для тебя. Мне пришлось подняться и подойти к смотровому окошку. Понимаете, таковой, как в старенькых домах, снаружи замаскированный под картину либо зеркало. Я вижу их обоих. Пока ничего не предсказывает неудачи. — Навряд ли для тебя поможет одна пуля, Реборн. Я невольно натужился. Неуж-то мой кропотливо обмысленный план был должен обернуться провалом? Естественно, я далековато не наилучший стратег в плане сводничества, мои способы неэтичны, я подвергаю ситуацию риску, но… Я стараюсь. Правда, стараюсь. Хотя бы ради того, кого я люблю и кем дорожу. Жертвенность ради результата характерна и ему, но я пробую работать на износ, по максимуму. — Ты недооцениваешь меня. — Возможность нанести мне серьёзную рану равна 10 – 15 процентам. Ты мог увидеть, что воздух вокруг тебя уже наэлектризован. И правда. Я желаю зажать уши, чтоб не слышать треска электронов. Стоит одному разозлиться, и здесь всё взорвётся. Но если другой выпустит пар – погибель будет долгой и истязающей, будет больно, с запахом палёного мяса. Я не желаю стать пеплом. — Я оцениваю свои шансы в 70-80 процентов, если учитывать моё сегодняшнее состояние. Пуля пробьёт для тебя правое лёгкое. Напряжение спадает. Верде вскидывает брови и смеётся, причём звучно и неблагопристойно, пытаясь успокоиться, чтоб Реборн поразмыслил, что всё это просто игра. Он ждет от него похожей реакции, но киллер посиживает бездвижно, он весь пропитан негодованием. Пропитан ненавистью. Но что это? Успокаивается, и пальцы, ранее нервно отбивающие дробь по древесной столешнице, расслабленно распрямляются. Молчание гнетущее, даже какое-то смятое. И мне за этой стеной становится нестерпимо холодно. Кто бы мог поразмыслить, что таковой одиночка и эгоист, как я, может ощущать и чувствовать нечто схожее. Ах, да, вы же не понимаете. Моё одиночество – это аккуратная, хрустящая пачка средств. — Пари? — Ты читаешь мои мысли. Реборн – неожиданное, непостижимое существо. Хотя сейчас я смог предвидеть его деяния. — Сыграем в русскую рулетку. Никто не будет обижен. Правильно? – глас киллера сладковатый на вкус. Я чувствую это на кончике собственного ядовитого языка. — Не могу сказать, что это нехорошая мысль. Сам знаешь… — рука Верде тянется к пистолету и замирает, столкнувшись с пальцами Реборна, пытающегося сделать то же самое. Столкновение каждого одиночества – пучок искр, как будто камень о камень. По моей спине пробежали мурашки. Паршивое чувство. — Ты любишь риск. Ты с тем же чувством шёл против Вонголы и против меня. Против всех нас. Не опасаясь провала… Я знаю… — отвечает итальянец, и глас его пропитан холодом. Я как будто могу его пощупать. -Вот видишь, как всё просто. С тобой всегда было просто… — от ухмылки Верде мне становится плохо, но, честно говоря, мне всегда хотелось, чтоб он так когда-нибудь улыбнулся мне. Ах да, вы же не понимаете. Я его люблю. — Кто 1-ый? – Реборн посиживает ко мне спиной, я не вижу его выражения лица, но знаю, что он давит из себя ухмылку. Пистолет берёт в руки учёный. Естественно, он никогда ничего не страшился. — Позволь мне. Кто не рискует, тот не пьёт шампанского. Барабан вертится, вертится, вертится. Покажите мне свои эмоции, оба. Действительность очень кислая, а мне в один момент охото играть. Но я не посторонний наблюдающий, я тоже участвую, но в данной ситуации играю с самим собой, какая грубость. Мои чувства калоритные и сочные, напоминают листья в раннюю весну. Как в замедленной съёмке, я наблюдаю за тем, как Верде подносит пистолет к виску и надавливает на курок. Пусто. Щелчок. Маленький разряд в моём мозгу. Понимаете, я помню ту аллейку в парижском парке. Мы идём совместно, в ногу. На нём длиннющий чёрный плащ, зелёная рубаха и строгие чёрные штаны. А я одет очень по-летнему, и меня пробивает озноб, но я стараюсь не заострять внимания. Вокруг много сувенирных лавок, некие из их ещё открыты, и мой взор без энтузиазма ползёт по вывешенным ценам. И мы молчим, как обычно было, как следует, и даже не смотрим друг на друга. В один момент я останавливаюсь, моё лицо пронизывает детская непосредственность – это очень удивительно. И мой глас звучит как-то противоестественно, когда я прошу Верде приобрести мне мыльные пузыри. — Моя очередь? – врезается в моё воспоминание глас киллера, и он указывает этим мне весь собственный азарт. Простыми движениями – взять пистолет, придавить к виску, расслабленно выдохнуть и услышать печальный щелчок. Верде опять улыбается, и мне даже кажется, что он посматривает время от времени в сторону смотрового окошка. И вновь в моей голове такие отдалёкие образы. Нехотя достал кошелёк, вынул новейшую, безупречную банкноту, и протянул продавщице. В моих руках пластмассовый кусок счастья, ведь я с юношества не пускал мыльные пузыри. Мы сели неподалёку на лавку, и вот тогда я, пожалуй, в первый раз забавно улыбнулся, следя за радужными шариками, улетающими в небо. Вот тогда учёный в первый раз засмеялся совместно со мной. — Сейчас один из нас умрёт. А ты даже не шелохнулся… — Верде опять берёт пистолет и, закрыв глаза, надавливает на курок. Пусто. Покажите мне свои чувства. — Это игра. На выживание… — итальянец подаётся вперёд, и я догадываюсь, что его брови забиячливо подняты ввысь. Всё это приправлено натянутой ухмылкой. Игра может продолжаться вечно. При каждом нажатии на курок я вздрагиваю и напрягаюсь, как струна. Если умрёт Реборн – я потеряю сердечко. Если умрёт Верде – я потеряю душу. Неравносильные понятия. Ведь, если поразмыслить, к киллеру у меня тоже особенное отношение. Но это не похоже на любовь. Я смотрю за каждым мимолётным движением, и в один момент вижу ярость на лице учёного. Ствол у виска, и вдруг ориентирован прямо в сердечко киллера. — Как жалко, Реборн, а ведь у нас всё так отлично начиналось… — и пуля в конце концов выстреливает, и столкновение происходит. Практически сразу с выстрелом, репетитор увернулся, в чём я нисколечко не колебался, и выплеснул в лицо Верде вино из собственного бокала. Давайте, покажите мне, как сильна гравитация ваших отношений. На моих очах происходит то, чего я ждал. Мощнейший электронный разряд ударяет в скрещенные, окутанные пламенем Солнца руки Реборна, и тот отлетает к стенке, впору сгруппировавшись. Пистолет им уже не нужен. — Нужно же. Ты помнишь, как у нас всё начиналось… — взрыв пламени ослепляет меня на мгновение, и я пугаюсь увиденного, зажмуриваюсь. Нет, уговариваю себя, необходимо глядеть. На то, как на осколках стола, на осколках бутылки дорогого вина, пламя Грозы подавляет ярость и решимость киллера, и стычка преобразуется в бой без правил. Реборн орет от боли, а учёный, раз за разом ударяя током противника, рычит, как раненый зверек. У него разбита скула и рубаха окровавлена с боковой стороны, ему наверное тяжело дышать. Да, Верде, покажи мне свою ненависть. Естественно, конкретно так оно и должно было окончиться, разве нет? Я провалился? — Всё начиналось волшебно, всё начиналось чудесно, всё начиналось, так, как я желал! – моё тело от этого отчаянного клика сковывает лёд. Не пора ли окончить игру на этом? Я думаю о той парижской ночи и мыльных пузырях — мне не особо охото глядеть на этот кошмар. Но я, как игрок, должен выдержать своё личное испытание до конца. — Сейчас я сыт по гортань твоими жестами, твоим голосом, тобой… Я сыт по гортань! Слышишь? В помещении сгустилось молчание. Лицо Реборна ничего не выражает даже тогда, когда Верде грубо целует его в губки и хватает за руки, обжигаясь о пламя, но не давая вырваться. Я не ждал такового поворота событий и практически прилип к окошку, слушая обезумевший ритм собственного сердца. Это их эмоции, их вспышка, я так желал её. Желал узреть, как учёный будет срывать с киллера одежку, как будет скупо целовать его шейку, игнорируя протесты и удары. Как от переизбытка эмоций француз заговорит с Реборном о ненасытном желании и каком-то там вечере в пентхаусе, не имеет значения. Его глас пропитан… любовью? Предстоящее пересказать очень трудно. Итальянца швырнули прямо на осколки, гневно дёрнули за волосы на себя и прошипели на ухо что-то по-итальянски, я не разобрал. Мельчайшее вмешательство с моей стороны разрушило бы одиночество каждого, ведь даже в таком положении они оба были раздельно друг от друга. Еще одна вспышка пламени останавливает моё прерывающееся взволнованное дыхание. Игрок… Как это тупо. — Естественно, я знаю, чего ты хочешь… Ты живойёшь этим ненасытным желанием, правильно? Ты его получишь… — колющаяся щетина Верде царапает плечо Реборна, и я как будто чувствую это на для себя. Меня неизвестная сила принуждает притронуться к собственному плечу, щеке, шейке и волосам. — Гласи! Гласи хоть чего-нибудть! Не молчи! – орет учёный в звенящей тиши, и киллер, извернувшись, ударяет противника локтем. Стычка перерастает в нечто опасное, я даже кидаюсь к двери, чтоб это приостановить, но в один момент глас репетитора приковывает меня к полу, я не могу пошевельнуться. — Ты тоже повинет. Ты во всём повинет. Чудовище…— убийца вносит над мужиком сжатый в раненой руке осколок от бутылки – Терпеть не могу. И в ушах трещит электронный ток… В последующие полчаса я слушал только крики и осиплые стоны. Верде смог заполучить доступ к телу репетитора, и воспользовался им, как ему было угодно, со всей собственной извращённой похотью. Мне стало очень горячо в потайной комнате, я обливался обжигающим позже и смотрел, не смея даже отвернуться. Проигрыш за мной – а они, наверняка, выиграли. Стоило учёному вторгнуться в тело киллера, как вся игра растеряла смысл. Кровавые поцелуи вкуса боли и ужасный, неверный секс на залитом вином полу. Их секс. Разве так и должно было быть? ****** Вспышка пламени Солнца осенила помещение, и пришедший в себя Реборн каким-то образом неприметно ускользнул из комнаты, весь в крови и унижении. Он показал мне свою ярость. Верде тоже серьёзно досталось, но он только молчком оделся и хмуро стёр с нижней губки кровь. Его испепеляюще недовольный взор свалился на потайную дверь, и мне пришлось показаться. Не в самом наилучшем виде, сами осознаете. — Доволен? – разрезает меня холодом его вопрос, и я пожимаю плечами. — Я не этого добивался. Мы некое время молчим. — Он вернётся… — шепчет Верде, протягивая руку и принимая мою помощь. Я усадил его на уцелевший в стычке стул. – У нас это не впервой. По моей коже пробежали мурашки. Я слышу схожее в первый раз и удивлённо раскрываю глаза, вызывая на лице учёного нервную улыбку. — Не притворяйся, ты же знал. Не узнав собственного голоса, я, пытаясь возвратить прежнюю невозмутимость, спрашиваю его: — Знал что? — Что мы были совместно. Длительное время. Позже… Как-то оно перегорело и… — Ты любишь его? – я комкаю своё одиночество и затыкаю поглубже чувства. А Верде сконцентрированно молчит. — Наверняка… — он усмехнулся вновь — … Не знаю. — Всё ясно… — мне всё холоднее и холоднее. Одиночество обвивается вокруг моей шейки и душит подступающие агонизирующие в собственной никчёмности слёзы. Покажи мне правду. — Вайпер…. Куда ты? – учёный приподнимается, но боль волевым движением сажает его назад. А я молчу. Я желаю просто уйти, запереться в своём кабинете, считать средства и молиться о том, чтоб всё произошедшее оказалось сном. Я всегда задумывался, что эти двое никогда не сумеют быть совместно, а здесь, оказывается, натолкнулся на уже использованный материал. Каким я был доверчивым. — Ты был счастлив с ним? – озвучиваю повисший на языке вопрос. — Да… Но какое это на данный момент имеет значение? Я оборачиваюсь и на мгновение ловлю возлюбленный усталый взор. — Он вернётся. И здесь я показываю Верде надежду, так как больше мне ничего не остаётся. — Ты тоже так думаешь? – учёный припоминает мне юношу из института, 1-ый раз познавшего любовь. Он так наивен. — Я знаю. Не напрасно ведь я… затеял всё это. Ересь во благо никогда у меня не выходила, в особенности в моменты беспомощности. Я нервно стираю подступившие в конце концов слёзы и игнорирую удивлённый взор. — Ты плачешь? — Нет. Я смеюсь. — Куда ты? – я знаю, что Верде на данный момент желает пойти прямо за мной. — За аптечкой. И хлопаю дверцей собственного одиночества. Сыграю с самим собой в свою свою русскую рулетку.

1 2 3 4 5 Просмотров: 620 | Рейтинг: 0.0/0

Всего комментариев: 0

Статистика
Онлайн всего: 3 Гостей: 3 Пользователей: 0