Главная » 2013 » Апрель » 25 » Сестра ассасина

---

01:59 Сестра ассасина

Сестра ассасина — Assassin's Creed Персонажи: Клаудия, Эцио Рейтинг: G Жанры: POV, AU Размер: Драббл, 3 странички Кол-во частей: 1 Если встретите грамматическую либо стилистическую ошибку в тексте, пожалуйста, выделите ее мышкой и нажмите CTRL+ENTER. Солнечный свет заливает террасу, затейливо дробясь посреди барельефов. Я сажусь в легкое плетеное кресло и утомилось прикрываю глаза, как и всегда, когда выдается редчайшая свободная минутка. Утром тут успели побывать главы флорентийских торговых цехов, представители гильдий оружейников и ювелиров Монтериггьони, несколько фермеров из наших окружностей, также архитекторы и живописцы с учениками. Уделить внимание было надо каждому – Монтериггьони не может конкурировать с мощью Флоренции и Венеции, и процветать мы можем, только умело лавируя посреди разных торговых и военных партнеров. Я улыбаюсь этой мысли. Когда-то это не было для меня так естественным. Одна идея потянула за собой другую, о событиях более чем двадцатилетней давности. Моя ухмылка сходу угасает, когда я вспоминаю, что принудило меня остаться тут и примерить роль хозяйки поместья. Я должна была составить удачную партию с тем, кого изберет семья, нарожать супругу малышей, которым бы радовались стареющие предки, жить и быть счастливой. Могла я поразмыслить, что моя жизнь может поменяться в одночасье? Прошло уже столько лет, но я опять и опять на уровне мыслей возвращаюсь в те деньки, хотя память и не достаточно сохранила из их, только отдельные несвязные клочки. Я горько улыбаюсь, вспоминая, как до последнего возлагала надежды, что отца и братьев вот-вот выпустят из кутузки и окажется, что это все – страшная ошибка. И я помню, что не поверила, не желала поверить брату, который принес ужасную известие – но посмотрела на него, на его побелевшее лицо, конвульсивно стиснутые кулаки, глаза, из которых ушла характерная прежнему Эцио беззаботность, и сообразила, что он гласит правду. Правду, которую не поменять: отца и братьев, Федерико и Петруччо, больше нет. Предстоящее я помню смутно: глас Эцио, пробивающийся ко мне через стенку горя… Брат умолял меня держаться – если не ради себя, то хотя бы ради мамы. Она пережила весть о экзекуции супруга и малышей еще ужаснее – ничего не лицезрела и не слышала, стопроцентно уйдя в себя. Что удержало тогда от безумия меня, не знаю. Может быть, только идея о том, что я должна держаться – ради мамы и последнего брата. Тогда я совершенно не задумывалась, замкнувшись на своем горе, каково пришлось ему, и только с течением времени я сообразила, как ему было тяжелей. Я хотя бы не лицезрела, как погибли отец и братья, а Эцио лицезрел их казнь, и не сумел ничего сделать. На его плечи легла ответственность за младшую сестру и мама, и он не мог позволить горю завладеть им, не мог оплакать их. Я практически не помню, как мы добрались сюда, в Монтериггьони… кто-то напал на нас по дороге, но мне было все равно. Я флегмантично смотрела на людей с орудием, которые приближались к нам с мамой, и также флегмантично восприняла и наше спасение, когда появился наш дядя, Марио Аудиторе. От печальных мемуаров меня отвлекает негромкое покашливание. Я открываю глаза и вижу конструктора, которого прислали к нам некоторое количество дней вспять Медичи, с которыми Аудиторе были в давнешней дружбе. Хоть и изгнанные из Флоренции, все они еще сохраняли свое воздействие и как и раньше оказывали покровительство людям искусства и науки. Конструктор склоняется передо мной: — Простите, госпожа, что побеспокоил вас, но дело не терпит отлагательства. Гильдия каменщиков, занятая постройкой новейшей башни и Северных ворот, только-только прислала собственных представителей. Они говорят, что город очень не достаточно платит им за работу, и грозят стачкой. Они настаивают, чтоб вы их приняли. Что ж, хватит ворошить прошедшее – истинное опять просит моего внимания. Я на уровне мыслей перебираю все дела на сей день, и, помедлив пару секунд, отвечаю конструктору: — Отлично, передай им, что я готова принять их в 5-ом часу. Он опять молчком склоняется и уходит. Откуда-то издалека я слышу выкрики – должно быть, свободные каменщики не хотят ожидать до назначенного времени. Но подождать им все таки придется – до 5-ого часа я должна разобраться с массой амбарных книжек. Сей день, как и многие другие, начался для меня еще затемно, а сделать нужно еще настолько не мало… Заниматься скучноватыми, но совсем необходимыми расчетами не охото, и я уступаю своей беспомощности, разрешив для себя еще пару минут не вставать. Наверняка, сейчас мне придется посиживать со счетными книжками допоздна. Я рассматриваю вымощенную мрамором террасу, барельефы и мозаику на стенках, а перед очами встают мемуары о том, каким тут все было: заместо мрамора – несколько каменных плит, заросших травкой; ни барельефов, ни мозаики – нагие стенки, а часть окон наглухо заколочена. Когда я выплакала все слезы и смогла, в конце концов, принимать происходящее, я жутко рассердилась на Эцио. Заместо того, чтоб уехать далее, в Испанию, либо куда-то еще, брат решил остаться в Монтериггьони, и мне пришлось засесть за счетные книжки. Как я терпеть не могла их, терпеть не могла то, что приходилось управлять поместьем – но отрешиться я не могла, ведь мне все равно больше нечем было заниматься. Вникнув в записи, я пришла в кошмар. Дядя Марио не очень смотрел за виллой, и совсем запустил Монтериггьони. Только чудом мы еще не разорились. На то, чтоб все привести в порядок, требовались немалые средства, а я понятия не имела, где их взять: вилла фактически не давала дохода, и мне приходилось прилагать большие усилия, чтоб сводить концы с концами. Мне казалось, что ни брата, ни дядю это не тревожило – они будто бы запамятовали и обо мне, и о Монтериггьони, только время от времени появляясь в городке, чтоб позже опять отправиться по своим загадочным делам. Я то злилась на их, бросивших на меня большущее, запущенное хозяйство, то на себя – за то, что никак не могла сделать лучше дела так, чтоб вилла стала приносить доход. Но старший брат совсем не запамятовал обо мне. В один прекрасный момент, когда я посиживала за расчетами, Эцио внезапно объявился с большой суммой средств – их было больше, чем поместье приносило тогда за год. Я желала спросить, откуда он столько взял, но слова сами застряли у меня в горле, когда я присмотрелась к нему повнимательнее. Он очень осунулся, одежка была в пыли и пятнах крови – неясно, его, либо чужой, а сам он еле держался на ногах и упал, чуть дойдя до кровати. Дяди не было в городке, и я позвала нашего старенького домашнего доктора. В те деньки мы не могли позволить для себя держать много прислуги, и мне пришлось самой помогать ему, когда он вылечивал брата. За маленький период у Эцио появился практически десяток новых шрамов, а одна рана на плече была совершенно свежайшей. Ее наспех перевязали, но это не очень посодействовало – брат растерял много крови, пока доехал до нас. Некоторое количество дней он пролежал в беспамятстве, а я с разума сходила от беспокойства – только с огромным трудом мне удалось последовать его примеру, и заняться делом, отложив чувства в сторону. Средства, добытые с таким трудом, не должны были пропасть напрасно – я все вложила в обновление Монтериггьони. Это было уже лучше, чем до этого, но для полного восстановления их необходимо было еще очень и сильно много. Эцио тем временем встал на ноги, и уехал, как сумел держаться в седле. С того времени так и повелось. Он возникал всегда внезапно, с новыми шрамами, очень нередко – полумертвый от ранений, в пробитых доспехах, с затупившимся клинком, и приносил большие суммы, которые я вкладывала в наше поместье. Я додумывалась, но не желала признаваться для себя самой – где и как брат достает эти средства. Время от времени он не приезжал, а присылал картины из разных городов. Я полностью доверяла его художественному чутью: в той, прежней жизни, Эцио Аудиторе хорошо разбирался в живописи, и даже отрисовывал сам. Эцио знали и обожали в Монтериггьони. Его помнили, когда он приезжал сюда еще мальчуганом, а сейчас он помогал городку возродиться. Аудиторе и ранее воспользовались почтением в Монтериггьони, которым управляли, но Эцио не просто уважали – его обожали. Горожане через пальцы смотрели на странности юного Аудиторе: 1-ые некоторое количество дней после приезда в город его нередко лицезрели на крышах, а не на улицах, и к тому же, он выходил в город только ночами. Обладатели нескольких лавок, куда он повсевременно входил, знали это, и когда Эцио приезжал, держали лавки открытыми и ночкой – для него. Для людей все это было только чудачествами юного государя Эцио Аудиторе, которые проходили через некоторое количество дней после его приезда в город. Но я додумывалась, чем вызваны эти чудачества. Я лицезрела, что брат всегда начеку, что он дремлет с орудием под рукою. Только через некоторое количество дней он переставал всегда оглядываться, привыкал ходить по улицам, а не по крышам, и выходить в город деньком, а не ночкой. Только тут Эцио мог ощутить себя в безопасности, отдыхать и залечивать раны. Наш старенькый доктор только головой качал – он растерял счет, сколько раз ставил Эцио на ноги. Преследования со стороны противников, которые когда-то загубили нашу семью, и желали добраться и до него, не давали брату передышки. Время от времени он приезжал, истекая кровью, и фактически падал нам на руки без сознания, а время от времени наскоро залеченные ранения успевали загноиться, и нашему доктору приходилось вскрывать раны, вычищать, и поновой зашивать и перевязывать их. Только слепой и глухой не сообразил бы, чем занимается мой брат, но я воспрещала для себя это знать. Так будет спокойнее и мне, и ему, гласила я для себя. Дела выправились нескоро, и я нередко винила себя в том, что не могу ничего предложить брату, который настолько не мало сделал для всех нас. Он отдавал все, что мог, не достаточно что оставляя для себя, и я с болью смотрела на его видавший виды плащ, на одни и те же старенькые доспехи, залатанные много раз, и клинок, подаренный еще дядей. Но усилия Эцио не прошли даром – равномерно вилла начала приносить большой доход. Тогда появились и барельефы, и мрамор, и мозаика, а я наконец смогла кое-чем посодействовать брату в его делах – сейчас он мог позволить для себя наилучшее орудие, доспехи, одежку, все, что желал. Из нахлынувших мемуаров меня выдергивает звук усмотрительных шагов на террасе. Я торопливо встаю, ругая себя за то, что позволила для себя расслабиться, и поспешно стираю выступившие слезы: прошедшее держит меня очень прочно, и я думаю, некие раны никогда не заживут. Но к чему растравлять раны у других? Я улыбаюсь через слезы и поворачиваюсь на звук, зная, что услышу такое отлично знакомое и родное, как и всякий раз при нашей встрече: — Привет, Клаудия.

1 2 3 4 5 Просмотров: 364 | Рейтинг: 0.0/0

Всего комментариев: 0

Статистика
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0