Главная » 2013 » Апрель » 25 » Третьего не дано

---

02:43 Третьего не дано

Третьего не дано — Hetalia: Axis Powers Персонажи: Пруссия Рейтинг: PG-13 Жанры: Джен, Ангст, Философия Предупреждения: Погибель персонажа Размер: Мини, 3 странички Кол-во частей: 1 Если встретите грамматическую либо стилистическую ошибку в тексте, пожалуйста, выделите ее мышкой и нажмите CTRL+ENTER. Гилберт обожал войну. Он был рожден для нее. Про него часто гласили, что, мол, он был женат на войне, и никакая другая дама не могла занять в его сердечко того места, которое занимала она, его единственная, грозная страсть на грани жизни и погибели, и эти слова не были лишены объективности. Он обожал ее за то, что она была истинной – пусть кровавой, пусть беспощадной, но постоянно истинной, с реальными переживаниями, драмами и хитросплетениями судеб и орудий. Разве можно сопоставить с картонной волокитой и этими чопорными бюрократами, просиживающими брюки в дубовых кабинетах с комфортно трещащими поленьями в камине, обсуждающими погоду в Марселе и Потсдаме? Можно ли именовать их жизнь с лживой лестью и заключением мира ради того, чтоб в ту же секунду вонзить ножик в спину, жизнью? Хоть и молвят, что на войне все средства неплохи, тем практически осуждая ее, Гилберт был убежден: она еще честнее всех снаружи чистоплотных дипломатичных отношений, на самом деле оказывающихся всего только приятной вежливостью, за которой так комфортно скрывать ересь и ненависть. Если жить по расчету и наверное, То крылья усыхают и врастают в бока, Мне очень жалко, мать, но эти птицы никуда не летят. Его сколь угодно раз могли звать импульсивным юнцом, неспособным созидать далее собственного носа, но он только усмехался в ответ. Он уже издавна не юн — будет постарше всех тех, кто указывал ему типо лучшие пути развития; он уже издавна узнал вкус стали и запах пороха, также яд кулуарных интриг. Снутри него полыхало пламя, суровое и беззаботное, в каком он сам сгорал до конца, без остатка. Но это было лучше безвкусной, пугливой, но долгой жизни, которую влачили сильные мира этого – гордые соколы, оказавшиеся всего только нахохлившимися попугаями в золотых клеточках. Ведь или ты отдаешься полностью, или совсем никак. Третьего не дано. И над полем битвы Гилберт парил как будто птица, наслаждавшаяся полетом. Он находил в ней вдохновения как заправский живописец либо поэт. Он упивался адреналином и исключительно в эти моменты по-настоящему ощущал, что живет. Это была жизнь, а не тупое существование – острая, резкая, но упоительная. Если краски – то режущие глаза, если звуки – то такие, чтоб взрывались барабанные перепонки. Все гротескно, с нажимом, агрессивно. Ну и вкус к жизни острее всего просыпался вот тогда, когда в лицо дышала погибель. Гилберт лицезрел свою погибель сотки, тыщи раз – во сне и наяву. Она была самым стршным и сладким ужасом, она была благословением, она была проклятием… В конце концов, будем откровенны, в его очах она была не таковой, какой стала. Поле битвы, обагренное кровью, истошное ржание и цокот копыт, унесшие бессчетное число смертей штыки, красное пятно, расплывающееся по мундиру. Геройская, великодушная, аристократическая смерть, нескончаемо гордая и славная – о ней сложат много песен и легенд. К его бунтарскому нраву она подходила совершенно. Уносила, захлестывала – ведь, в конце концов, несравненно лучше прожить маленькую, звёздно-яркую жизнь, чем просуществовать – невесело, не совершив ничего, хотя бы отдаленно схожего на подвиг? * * * У войны два финала – или победа, или проигрыш. И в последнем случае тебя, скорее всего, ожидает погибель. Третьего не дано. В собственном воображении Гилберт лицезрел свою погибель, а во время битв иногда вправду чувствовал ее присутствие – и конкретно поэтому ему было на данный момент так унизительно дохнуть уже после войны, как будто раненому, погибающему в лазарете и немножко не дождавшемуся победы. Стыд был ужаснее боли, еще ужаснее… Их всех поставили на колени: и его, и брата, и Австрию. Низвергли с верха на самое дно, и падать было вправду жутко и горько. Превосходная махинация не удалась, и их ноги, закованные в лакированные башмаки, так и не попрали чужую землю. Да, не бывает взлетов без падений – это закон мироздания. Они должны были свалиться в какой-то момент. Но, черт возьми, Гилберту не было бы на данный момент так до остервенения грустно, если б его судьбу решали те, кто своими штыками и винтовками вырвал свободу от захватчиков из его гортани, а не тусклые, жирные генералы, отсиживавшиеся в окопах и отдававшие приказы — люди, на чьей совести остались миллионы безвестных жертв, люди, к чьим ногам безымянные герои положили победу! Когда звонит последний звонок, Поздно считать, что ты сумел и не сумел... Все было не так, как должно было. Это тоже была война, но другая: война информационная, война умения манипулировать, война меж ораторами. Жизнь вступала в новый век, и, может быть, в крахе Пруссии было виновно то, что сам он был пережитком века прошедшего? То, что закалялось веками, не может быть изменено за несколько лет… Или ты переживешь это, или умрешь. Третьего не дано. * * * Эти реки никуда не текут, они запамятовали про море… Гилберт погибал длительно. Целых два года; смертельно нездоровой, чахоточно слабенький. Его жизнь искусственно поддерживали неясно, зачем, и не давали умереть – может, просто по прихоти ожесточенных докторов? Может, конкретно так ощущали себя реки, заключенные в металлическую кольчугу типо цивилизованных берегов – уже не реки, только прирученные человеком зверушки, утратившие первозданную мощь и дикость? Его растаскивали по кирпичикам, как старенькый дом, от него отрывали кусочки, как будто свора голодных псов, скупо, давясь, стремясь урвать часть пожирнее, те же чиновники, которых он настолько жарко не мог терпеть. А если так – остается ли после него хоть чего-нибудть, либо же мхом покроется самая память о нем? Эти птицы никуда не летят, они запамятовали про небо… Вымученный животный оскал, еще не потерявший, вобщем, собственного известного всей Европе дьявольского притягательности – вот и все, что он показал миру, когда увидел приговор. Это не славная смерть — только бесславная казнь, подписанная черным, вороньим росчерком пера. Сверенная верно, до минутки, до секунды – убийственно неспешная пытка подошла к концу. Из сжатой железными тисками груди вырвется практически что веселый вздох. Пусть он для всех безупречный симбиоз угрозы и игрушки – развлекались же конкретно ими тыщи годов назад римляне в собственном Колизее? – который необходимо убрать; свобода – вот что ожидает его в скором времени. Люди жестоки, ведь недаром их возлюбленным детищем долгие века были общественные экзекуции. Неторопливое наблюдение, смакуя каждое движение, каждый вскрик, каждую каплю крови. Кривя губки в дерзкой усмешке, Гилберт задумывался, что люди на самом деле собственной не так далековато ушли от животных. Усталая, разбитая, униженная Европа желает хлеба и зрелищ – что все-таки, пусть получит. И замрет, плотоядно щелкая зубами, а совместно с ней замрет и весь мир. Эти люди никуда не торопятся, они запамятовали про время... Взор когда-то полыхавших энергией глаз – пустой и стеклянный; огня в нем больше нет и никогда не будет. И если это торжество справедливости, то мир не слишком-то отличается от ада. «Прусское правительство, которое являлось оплотом милитаристических настроений в Германии, больше не существует!» — отрадно и достаточно гудели провода по всему миру. Миру, который пережил его, вступая в эру жеманных улыбок и роскошных потаенных убийств. Гилберт кашлял кровью, цепляясь за воздух и отсчитывая секунды до остановки сердца. Жизнь, больше схожая на яркую историю войн, завершилась тупо, глупо и совершенно не так, как должна была. «Может, оно и к наилучшему. Я бы сам сдох от омерзения, если б задержался тут еще на пару 10-ов лет. Только… Мне очень жалко, мать, но эти реки никуда не текут…».

1 2 3 4 5 Просмотров: 378 | Рейтинг: 0.0/0

Всего комментариев: 0

Статистика
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0